Там, где сейчас мирно играет морская волна, в дни обороны Севастополя непрестанно гремели орудия легендарной плавучей батареи.
Фашисты прозвали ее «Квадратом смерти», так как многие гитлеровские асы погибли от огня ее пушек.
Сейчас здесь чистая вода, небо да солнце. Но когда проходят в этих местах корабли, кажется, что батарея оживает…
Вот идет красавец пассажирский теплоход. В память о героях плавучей дает торжественный гудок. Когда проходит военный корабль, то вахтенный офицер командует приспустить флаг в знак вечной славы, а по радио на всех боевых постах корабля звучит рассказ о подвиге моряков, которые в трудные дни сорок первого стояли на страже борющегося Севастополя, потом отвлекали на себя огонь, прикрывая Херсонесский аэродром. Батарея сбила двадцать шесть немецких самолетов.
«Квадрат смерти» — документальное повествование, в котором сохранены настоящие имена героев.
Некоторых автор знал лично, с другими переписывался.
Многие из героев плавучей батареи погибли смертью храбрых на фронтах Великой Отечественной войны.
В семь часов утра звуки горна нарушают сон курсантов во всех жилых корпусах Высшего военно-морского училища:
— Подъем!
А девять минут спустя звучит новая команда:
— Построиться, начать движение на физзарядку!
Сегодня — большое «дерби», как его называют курсанты. В понедельник и четверг — кросс вокруг училища. Несколько сот метров бегом, сто — шагом, и опять темповый бег. От него согреешься! А Михаилу нравится свежий ветер, бьющий в лицо, и темповый бег в тяжелых кожаных ботинках.
Позади остаются спортивные площадки и учебный корпус. Рота обходит еще одно здание и уже шагом вытягивается за угол столовой. И сразу открывается берег Стрелецкой бухты. Разгоряченные после кросса, все разбегаются по своим «кубрикам». Николай Даньшин в два счета заправляет койку, в то время как Михаил Лопатко не торопится. Рослый, широкоплечий, несколько грузный, Михаил все делает основательно, «без дураков», как говорят курсанты.
Скоро прикатывает на своем мотоцикле ротный. Старший лейтенант обычно сразу направляется в тот угол жилого корпуса, где строятся курсанты перед завтраком. Но сегодня ротный приехал раньше обычного, сегодня особый день — у выпускников училища последний экзамен. Может, поэтому слух дневального не уловил ни одного замечания старшего лейтенанта при осмотре рундуков, в которых хранятся укладки расходной курсантской формы. А ведь ротный известен своей особой требовательностью.
Стрелка часов отсчитывает минуты, по радио доносится команда: «Расходу построиться на завтрак», затем горн возвещает об окончании уборки, и слышен топот курсантов, спешащих умываться… Словом, в Высшем военно-морском училище все идет точно по расписанию.
Государственный экзамен проходит на втором этаже. В длинных коридорах, где стоят в нишах бронзовые бюсты известных адмиралов и макеты прославленных кораблей, пол надраен до зеркального блеска и стоит нерушимая тишина. Здесь говорят вполголоса, для веселой «травли» курсанты предпочитают собираться подальше от экзаменационной.
Сразу после завтрака один такой кружок образуется в курительной, и разговор заводит ротный острослов Николай Даньшин.
Светлобровый юноша с рыжинкой в волосах, с худощавым лицом, на котором светятся добродушием серые глаза, видно, пользуется любовью однокурсников.
До получения лейтенантского звания, известно выпускникам, они еще будут стажироваться в качестве мичманов. И в беседе то и дело звучат названия известных на флоте крейсеров, миноносцев, подводных лодок, на которых молодым морякам хочется служить. Но тут Николай вспоминает дни прошлые, когда каждый из них получил бескозырку без ленточек и новенькую винтовку, а наука началась со строевой подготовки.
— Знаете, хлопцы, поначалу Севастополь показался мне маленьким и некрасивым, — признается Николай. — Эти каменистые крутые улочки с каменными или глинобитными домишками, эти маленькие дворики, в которых вечно сушатся бычки и прочая мелочь, напоминали рыбачий поселок. А нашего училища и вовсе не было — голый пустырь недалеко от Стрелецкой бухты. И море я впервые узрел, когда нас прямо с вокзала пешим порядком привели в казарму училища имени ЛКСМУ. Море я увидел за стенами казармы. Стою и глазам своим не верю. Никогда не видел столько воды. Родом я из Алма-Аты, жил, можно сказать, на склоне Заилийского Алатау, откуда до моря ехать и ехать.
— Хлопцы, — говорю, — что-то у меня с глазами — другого берега не вижу!
Парни хохочут:
— Другой берег, Коля, в Турции.
— А я вспоминаю, — говорит кто-то, — как мы жили в палаточном городке и в осенние ночи, когда задувал норд-ост, натягивали на себя, кроме одеял, по три матраса. Но к утру все равно зуб на зуб не попадал…
— И все же никто не унывал. Не так ли? — откликается Семен Хигер — друг Николая, бывший детдомовец. — Никто не жаловался, и письма домой посылали самые что ни есть бодрые.
— Как же! — подхватывает Николай. — Мол, не жизнь тут у нас, а сплошная романтика. «Завтра уходим в море…» — и вкалывали, как черти, на стройке учебного корпуса, а потом и спального. А мамы отвечали: «Сынок, на море сейчас, должно быть, сыро, так ты не стыдись и одевайся потеплее…»
