Кузнец Песен - [72]

Сердце у меня оборвалось. В памяти всплыло, как стояла мать у полевых ворот, провожая меня; вспомнилось ее морщинистое лицо, седые волосы и печальные глаза.

«Мама… мама…» — повторял я про себя.

А сосед продолжал:

— На вас недоимка большая была, так что дом ваш продали. Вещи кое-какие, посуду, тряпье я себе взял. Если надо, отдам…

Я, рыдая, вернулся в комнату.

— Что с тобой? Что случилось? — подбежал ко мне Андрей.

В комнате наступила тишина. Все смотрели на меня.

Плача, я рассказал, какую горькую весть привез мне сосед.

— Слезами горю не пособишь, — Микешка, черноусый старшекурсник, положил мне руку на плечо. — Не унывай, Кирилл, как-нибудь…

— Мы тебе, чем сумеем, поможем, — проговорил Андрей.

С улицы послышался стук колес по мерзлой земле: это уезжал наш сосед.

Приближался срок уплаты за учение. Все чаще задумывался я над тем, где бы достать денег. Ничего не придумав, решил, что меня все равно выгонят, и перестал учиться.

За невыученные уроки меня стали сечь розгами каждую субботу. Обозленный, я буйствовал, и меня снова секли.

Но самую страшную шутку я выкинул позже.

В один из вечеров мы устроили в спальне «церковную службу». Я, облаченный в свой залатанный азям, изображал попа, трое моих товарищей — дьякона, дьячка и псаломщика.

Под веселый хохот зрителей мы «правили» надоевшую церковную службу, перевирая слова молитв, вплетая грязные ругательства.

Внезапно раздался свист. Наши зрители разлетелись, как стайка воробьев. В дверях появился учитель-инспектор.

— Богохульничаете! Божье слово предали поруганию! — возмущенно закричал инспектор и, схватив меня за волосы, принялся трясти из стороны в сторону. — Денег за учебу не платишь, а над церковной службой издеваешься!

Избив меня, инспектор накинулся на других участников представления.

На следующий день меня вызвали в канцелярию.

Я пришел. В канцелярии сидело все наше училищное начальство и поп из церкви.

— Рассказывай, что вы натворили в церкви? — сурово спросил начальник училища.

— Видишь это? — Поп взял с окна пустую бутылку и показал мне.

Я стоял молча. Да и что скажешь? Все понятно и так.

В прошлую субботу, когда я был дежурным по церкви, мы убирали алтарь, нашли там бутылку сладкого церковного вина, вино выпили, а в бутылку налили воды.

Меня и трех моих друзей, участвовавших в представлении, выгнали из школы, как объявили нам, «за оскорбление божиего имени и надругательства над церковной службой».

Я снова очутился на дороге с котомкой за плечами.

По правде говоря, в душе я даже радовался, что меня выгнали из школы: не по сердцу мне было такое учение.

«Велик мир, — думал я, — ведь есть где-то и мое счастье».

И пошел я на поиски своего счастья.

Деревня за деревней оставались позади. Так я вновь пришел в Кукарку. Если, попав сюда в первый раз, я удивлялся красивым домам, а в душе моей была надежда попасть в семинарию, то сейчас я мечтал о том, куда бы приткнуться, как бы только не помереть с голоду. Может, постою на церковной паперти, пособираю как нищий; может, наймусь куда в мастерскую или лавку.

В Кукарке пять каменных церквей. На самом берегу Пижмы стоит собор с колокольней, немного подальше — обширная площадь, гостиные ряды, лавки и магазины. Даже на близлежащих улицах почти в каждом доме лавки, постоялые дворы и склады товаров.

Было морозное утро. Я продрог и обессилел от голода. На дверях каменного двухэтажного дома вижу листок бумаги. На нем было написано, что нужен бухгалтер. Я не знал, что такое бухгалтер, но подумал, что, может быть, меня возьмут, и вошел в магазин.

— Меня не возьмете бухгалтером? — спросил я приказчика, жующего булку.

Приказчик удивленно посмотрел на меня и громко расхохотался:

— Ты? Бухгалтер? Да ты сопли как следует подтереть не умеешь! Тоже нашелся — бухгалтер!

У меня из глаз потекли слезы, я повернулся и пошел к двери.

— Мальчик, стой! Вдруг кто-то окликнул меня.

Я оглянулся. У прилавка стоял белолицый крепкий человек лет двадцати пяти в черной шубе нараспашку. Раньше я как-то его не заметил.

— Куда спешишь? — продолжал он. — Ты, я вижу, бойкий паренек. Такой, как ты, мальчик нужен в сушечной купца Соломкина. Вон тот дом напротив.

Я поблагодарил человека в шубе и пошел через улицу. Робко открыл железную дверь и попал в просторное выбеленное помещение. У окна за канцелярским столом сидел толстяк в черной жилетке и записывал что-то в пухлую конторскую книгу.

— Что надобно? — поднял он голову, услыхав мои шаги.

— Меня сюда послали… — запинаясь, проговорил я. — Мне сказали, что здесь нужен мальчик…

— Нужен, — ответил толстяк, закрывая книгу. — Ты пришел наниматься?

— Да.

— Ладно. Сейчас кликну хозяина.

Толстяк лениво встал и неторопливо прошел в соседнюю комнату. Вскоре оттуда появился бойкий старичок с острой черной бородкой, он, по-петушьи горделиво изогнув шею, искоса оглядел меня:

— Это ты?

— Да, этот мальчик, — послышался за его спиной голос толстяка.

— Грамоту знаешь? — быстро спросил старичок.

— Знаю. Умею читать, писать, — несмело ответил я.

— Ты не вор? — продолжал допрос старик. — Смотри, не люблю длинноруких.

— Нет, не вор.

— То-то, смотри… Ну, ладно — беру. Условия такие: год будешь мальчиком. Денег не плачу, хватит и того, что живот набьешь. Спать будешь в пекарне. Не проворуешься, переведу в подмастерья. Потом, глядишь, мастером станешь. А сейчас слушай мастера, как отца родного. Бьют — терпи. Бьют, чтобы ты умнее стал. Будешь своевольничать — выгоню. Понял? Теперь беги в пекарню, ход со двора. Там спросишь Ферапонтыча. Скажешь, мол, хозяин нового работника прислал.