Кузнец Песен - [66]

В тот вечер сходка так ничем и закончилась. Зажиточные мужики выкрикивали что-то заносчивое и злобное. Бедняки слезно жаловались на свою судьбу. Горбатый мужик полез на богатеев чуть ли не с кулаками. Дед Елеська громко возмущался размерами своего нищенского надела. Мой брат Иван среди общего гвалта вскочил с бревен и сцепился со старостой, требуя, чтобы ему дали надел, тогда бы и ему, мол, не приходилось бы искать заработка на стороне. Алексей Казанцев растерянно стоял среди орущих мужиков, не зная, что делать. Он многого, ждал от сегодняшней сходки, надеясь, что мужики обрадуются его предложению объединиться для лучшего ведения хозяйства, на деле же вышло, что никто этого не хочет. Смущенно молчал агроном. Ему не впервой приходилось слышать подобные споры, и он думал с тоской: «Неужели так и не удастся сделать ничего доброго для этих людей? Когда же они, наконец, поймут, в чем их счастье?»

Мы со Степкой во время сходки не проронили ни слова. Мне по душе пришлись слова агронома и отставного подпрапорщика. Но в то же время я хорошо понимал беду безземельного крестьянина. Было бы это в моих силах, я бы каждого наделил землей, бери, сколько нужно! Но это только мечты…

Когда мы возвращались домой, Степка сказал с сожалением:

— Не поняли наши мужики ничего из того, что говорил им агроном.

— Неграмотные, вот и не разбираются, — как бы оправдывая односельчан, сказал я.

На мосту нас обогнал тарантас. В тарантасе, понуро сгорбившись, сидел агроном. На козлах восседал дед Елеська — на буланой лошади богача Миклуша он вез гостя обратно домой, в Сернур.

Заболотский хмуро оглядывал соломенные крыши домов, тощие покосившиеся изгороди вокруг построек. В нашей обезлесевшей стороне даже путной доски сделать не из чего. Агроном из Сернура впервые видел нашу деревню, и, должно быть, невеселые мысли приходили ему в голову.

А за рекой еще долго шумели и спорили не желавшие расходиться мужики. Да и спустя несколько дней то тут то там возникали разговоры все о том же, мужики ругали ни в чем не повинного агронома: ругали, правда с оглядкой, и власти…

К концу лета Иван закончил дом. За рекой, на пригорке встала небольшая изба о двух окошках. Ни сеней, ни амбара или сарая Иван так и не осилил.

Не дали ему и земли.

Собрав урожай с отцовского поля, которое он засеял этой весной, и поделив новый хлеб с матерью, Иван увидел, что ему не прокормиться с женой зиму, и подался в город на заработки. Месяц спустя прислал письмо. Устроился он в Уржуме, работает по печному делу.

Когда Иван только еще собирался в город, я чуть не со слезами упрашивал его взять меня с собой. Мне хотелось повидать дальнюю сторону, а еще мечталось, что в городе я сумею заработать какую-никакую копейку, чтобы мать не билась в безысходной нужде. Но брат сказал сурово:

— Тебя там только и не хватало. Думаешь, в городе тебя калачами с маслом кормить станут? Нет, сперва намаешься всласть да волком навоешься, прежде чем удастся куда-нибудь к месту пристроиться. Учиться тебе надо.

Брат уехал, я поступил в Сернурское двухклассное училище.

Училище размещалось в деревянном двухэтажном здании. Под самыми окнами проходил Уржумский тракт. По нему, скрипя колесами и громыхая на ухабах, проезжали мужицкие телеги, раз в день, заливаясь колокольчиком под дугой, пролетала почтовая тройка. Брели с котомками пешие путники.

Неподалеку от училища широко разлились запруды водяных мельниц, позади здания, на горе, виднелась старая березовая роща, когда-то она считалась священной. Все село тонуло в зелени: что ни дом, то сад, деревья росли вокруг больницы и возле церкви.

Поначалу мы со Степкой каждый день бегали из дома в село, а после уроков возвращались в свою деревню. Но вот зачастили осенние дожди, дороги развезло, и мы от воскресенья до воскресенья стали оставаться в Сернуре. Степкин дед, служивший сторожем при церкви, пустил нас в свою сторожку, сказав:

— Живите, в тесноте да не в обиде…

Старый Карп всегда занят каким-нибудь делом: то он метет церковный двор, то таскает в церковь дрова и топит печи, то исполняет какую-нибудь работу в хозяйстве отца благочинного.

Чтобы хоть как-то отблагодарить доброго старика за приют, я старался ему помочь, колол и таскал дрова, подметал в церкви пол, ухаживал за скотиной благочинного.

Вечером, когда на улице становилось темно, уютно было в дедовой сторожке. Старик зажигал подвешенную к потолку керосиновую лампу, мы со Степкой забирались на полати и начинали по очереди читать вслух. Дед Карп усаживался на широкую лавку возле стола и внимательно слушал чтение.

Частенько бывало, что в сторожке останавливались на ночлег богомольцы, пришедшие в село из окрестных деревень, или прохожие, бредущие куда-то в дальние монастыри. Они тоже с интересом слушали мирские книги.

С каждым днем я все лучше узнавал русский язык. Если встречалось неизвестное слово. Степка или дед растолковывали мне его.

Местные марийцы относились к старику уважительно, частенько шли к нему за разными житейскими советами и прежде, чем обратиться с какой-нибудь просьбой к волостному или благочинному, обсуждали свое дело с Карпом. Он был грамотен, хорошо знал порядки и немало повидал на своем веку.