Кутузов. Книга 2. Сей идол северных дружин - [19]

Оба императора, Александр и Франц, все это время находились при армии. Русского государя никто не видел в экипаже: на марше он ехал только верхом. Беспрестанно появлялся он перед войсками, переезжая от одной колонны к другой, или, опередив всю массу войск и встав на возвышении, любовался прохождением солдат.

– Какое великолепное зрелище! – восклицал он, обращаясь к свите.

Глядя на него, Кутузов думал: «Сколько от отца Павла Петровича в этом воспитаннике гуманного Лагарпа[5]».

Главнокомандующий лишь изредка напоминал о себе. Но когда испросил у государя приказаний относительно движения армии, то в ответ услышал:

– Это вас не касается! Вы лучше объясните мне, зачем войска устраивают после себя пожары…

Да, путь союзной армии обозначался на всем протяжении жаркими кострами. А ведь согласно плану движение войск желали скрыть от неприятеля. Лишь только колонны свернули с Брюинской дороги, смолкла музыка, не стало слышно ни песенников, ни барабанного боя. Но едва солдаты трогались с места, как в двух или трех местах позади начинал густо клубиться дым, и вскоре огонь охватывал один за другим все шалаши, пожирая их дотла.

– Не наши причиной, ваше императорское величество, – почтительно объяснил Кутузов. – Я строго приказал соблюдать с огнем крайнюю осторожность. Это австрийцы жгут последнее добро своих земляков. Вероятно, от досады на их скупость. – Он помолчал, пожевал губами и, успокаивая касанием пухлой ладони своего вороного аргамака, добавил: – Таких сигналов у меня не было во всю ретираду. А у цесарцев, по-видимому, обычай освещать свое наступательное движение…

После этого разговора казачьим отрядам было повелено объезжать покинутый армией лагерь и заливать костры. Пожары прекратились, однако продолжались грабежи: в этом походе жители потерпели более всего от собственного войска.

Сергей Семенов не раз наблюдал, как австрийские солдаты таскали в лагерь разную домашнюю утварь, а также большие перины, одежду, тюфяки, подушки и устилали ими шалаши. Во многих деревнях они разбирали на дрова дома, выбирая самые лучшие. Русские тут были ни при чем…

19 ноября, к вечеру, миновав местечко Аустерлиц, колонны подошли к высотам Працена и остановились у подошвы горы, среди виноградников. Несколько часов протекло в ожидании. Отлучаться из строя и разводить огни было настрого запрещено; солдатам позволили лишь прилечь, каждому на своем ранжире.

Мрак наступившей ночи и могильная тишина, кажется, предвещали близкую грозу. Ярославцы догадывались, что пришел час расплатиться с французами. Они ожидали генерального сражения, точно это был светлый праздник.

– И сон не берет, кабы скорее переведаться со злодеями… – говорил Мокеевич. – Ведь неспроста батюшка наш поворотил назад! Он, наша надежа, порядком отбоярит Бонапартию!..

Солдатам было невдомек, что их надежа – Кутузов состоял под распоряжением немецких голов.

Около полуночи было приказано осторожно взойти на вершину. Гора оказалась хоть и пологая, но довольно высокая и порядком утомила солдат. Карабкаясь вверх, они беспрестанно повторяли:

– Эка его дьявол куда занес!..

До их ушей начали долетать отголоски из французского лагеря. Прислушавшись, Сергей Семенов сказал товарищам:

– Француз что-то разгулялся. Видно, у него идет попойка…

С вершины холма открылся вид на вражеский лагерь: тысячи ярких огней освещали биваки. Французы праздновали годовщину коронации Наполеона. Подняв на длинных шестах огромные пуки зажженной соломы, они приветствовали проезжающего по линии императора громким «Виват!».

Слушая их, ярославцы пролежали на вершине Працена до утренней зари. Потихоньку перекликаясь, они тужили, что в сырой, промозглой ночи нет им и по чарочке…

7

А в эти же часы, неподалеку от Працена, в небольшой моравской деревушке Кршеновице, в ставку Кутузова собраны были главные начальники войск, предназначенных для атаки.

Главнокомандующий – без власти и даже без права слова – сумрачно сидел в темном углу, на простой некрашеной лавке, в то время как Паисий Кайсаров, Дишканец и Шнейдерс разворачивали на обеденном крестьянском столе при свете двух шандалов топографические карты.

Бог свидетель! Он сделал все, что было в его силах, и теперь с покорным спокойствием ожидал неизбежной развязки. Государю было угодно сделать его козлом отпущения? Что ж, как ни горька сия чаша, но испить ее придется именно ему. Лезть на рожон против армии, которой никто не видел, предполагать ее на позициях, которых она, скорее всего, не занимает, и, сверх того, ожидать, что французы во все время долгого маневрирования союзников останутся неподвижными, словно пограничные столбы! Да еще забывать о способностях предводителя неприятельской армии Бонапарта!..

Один за другим в низкую горницу с веселыми петухами на оконных занавесках входили и представлялись главнокомандующему князь Багратион, граф Буксгевден, Дохтуров, Милорадович, начальники колонн: первой – барон Вимпфен, второй – Ланжерон и третьей – Пршибышевский. Генералы перешептывались о странности предстоящего сражения. «Удивительно!», «Непонятно!», «Странно!» – тихо разносилось в деревенской комкатке.