Куры не летают - [109]

Империя по Бродскому

Одной из причин написания этого эссе было не только желание еще раз перечитать Бродского вслед за Иреной Грудзинской-Гросс и Львом Лосевым, которые почти одновременно издали книги о Бродском, написанные на польском и русском языках. И не только желание привнести что-то свое в бродсковедение, но и проблема, которой упомянутые авторы не избегают, но и не до конца ее решают, – стихотворение Бродского «На независимость Украины».

А побудила меня к этим заметкам совсем простая вещь: в Интернете я наткнулся на статью «Шок от Бродского», опубликованную на сайте Sem40, в которой автор Соня Т. описывает скорее всего последнее публичное чтение Бродского в Нью-Йорке в 1995 году. Делится своими впечатлениями о вечере и рассказывает, что, когда поэт прочел это стихотворение, она в знак протеста встала и вышла из зала.

Грудзинская-Гросс отмечает, что «о его российском патриотизме свидетельствуют также <…> стихотворение “Народ” и другое стихотворение, которое атакует Украину с имперских и великорусских позиций. <…> Это стихотворение он читал Томасу Венцлове, который сообщил мне в беседе, что посоветовал не печатать его».

По моему мнению, мировоззрение Бродского слишком противоречиво и сложно, чтобы сгоряча расставить исчерпывающие акценты, которые бы удовлетворили всех. Речь идет в первую очередь не о его поэтических и эстетических симпатиях и антипатиях, не о сугубо человеческих недостатках или достоинствах, а о мировоззрении, с позиций которого он обозревал мир, комментировал политические и ежедневные события. Тут кроется сложная проблема: как можно отделить у Бродского или у кого-либо другого собственно эстетические ориентиры от общественных, сугубо человеческие симпатии от привычных и общепринятых политкорректных взглядов?

Казалось бы, для Бродского, пострадавшего от империи, которая «запихнула» его в ссылку, не давала возможности ощущать себя поэтом и позднее не желала поступаться своими принципами, не позволяя родителям посетить в Америке единственного сына, – любое поражение этой империи, ее развал, ее смерть должны были вызвать восхищение или хотя бы чувство личной победы, а не желание эту империю защищать.

Независимость Украины действительно стала смертью империи (как бы последняя ни пыталась ее остановить).

С каких позиций Бродский старается взглянуть на Украину? С позиций русского интеллигента-патриота? Западника/славянофила? Космополита?

И еще одна проблема, которую тоже непросто прояснить, но относительно легко очертить. Находясь в Америке, где все так политкорректно, общаясь с друзьями, которые приехали с комплексом жертв коммунизма (Милош) или колониализма (Уолкотт), Иосиф Бродский в стихотворении «На независимость Украины», по сути, пренебрегает всеми правилами этикета.

Он производит текст, который в случае авторской публикации четко определил бы его позицию не только относительно Украины, но и Литвы и Польши – стран, которые он действительно любил и с представителями культур которых дружил.

С одной стороны, Бродского, как носителя русского языка и культуры, ничто не обязывало любить Украину (хотя, как свидетельствует его фамилия, предки Бродского со стороны отца были выходцами из города Броды). Таким образом, некоторый сантимент он мог бы иметь, но – не имел. Поскольку, как он сам свидетельствует, в его семье почти не вспоминали о жизни до революции – ясно, почему. Наверняка и никаких семейных преданий о далеких пращурах на Волыни (в составе Польской Короны) Бродский не слышал, хотя об украинско-еврейских взаимоотношениях на протяжении нескольких столетий был достаточно информирован. Допускаю, у Збигнева Херберта было больше оснований написать об украинцах и Львове, в котором он вырос и пережил Вторую мировую войну, – фактически Херберта можно было бы считать поэтом пограничья с надломленной идеей Кресов и комплексом поражения.

Возможно, и Чеслав Милош, другой поэт другого пограничья, имел не меньше оснований обвинить Литву в желании отделиться от Союза и не присоединяться к Польше (но это похоже на нелепую шутку).

Собственно говоря, на конференции 1988 года в Лиссабоне, будучи приглашен туда вместе с Милошем, Рушди, Зонтаг, Бродский прежде всего стоял за Россию не просто как за империю культуры, а как за политическую империю, плохо разбираясь в проблемах Центральной Европы и ее исторической и духовной роли, – позиция, которая вызвала у его коллег резкое неприятие. Конфликт старался сгладить Дерек Уолкотт, однако о европейских делах он был не очень хорошо осведомлен. (Таким образом, поэты бывших империй и пограничья не совпадали в оценках тогдашней ситуации.)

Понятие империи в стихах Бродского довольно часто фигурирует в греко-римском контексте. Эта классическая модель вызывает у поэта если не восторг, то, во всяком случае, уважение (допускаю, что не из-за завоевательных походов, бесконечных войн и захвата новых территорий, а благодаря культуре, которой может гордиться любая империя).

Советская империя гибнет, откалывается значительная ее часть – Украина, и это вызывает у Бродского соответственную реакцию. Еще раньше, в 1985 году, он вступил в полемику с Миланом Кундерой. И что бы ни писали о ней (в частности, российские интерпретаторы), очевидно и бесспорно одно: сошлись в поединке две противоположные мировоззренческие системы, олицетворенные Кундерой и Бродским, – Европа и Азия, рациональная европейская мысль и азиатская эмоциональная расхристанность с ее мистикой и погружением в тайные закоулки человеческой души. У Кундеры самая мысль о России вызывает ощущение угрозы: Россия ассоциируется у него с агрессивностью и воинственностью. И если центральным объектом полемики Бродский избрал Достоевского и на нем строил свои аргументы против Кундеры, то это свидетельствовало лишь о наименее удачном способе свести счеты с историей и культурой. А если бы Кундера начал в ответ защищаться Кафкой?