Куры не летают - [106]
Коп сидит на мотоцикле, включив свет мощной фары, разговаривает по рации. Двое 80-летних стариков дальше идти уже не могут, нуждаются в помощи. Коп начинает быстро переговариваться, похоже, вскоре придется заказывать уже погребальную службу…
На выходе с моста кто-то с мегафоном в руке, став на бетонированный парапет, успокаивает толпу, мол, это только временная энергетическая проблема, не связанная с терроризмом…
Сходим с моста. Людей не становится меньше. Повсюду полицейские. Работники метро, волонтеры, регулирующие движение. Светофоры, ясное дело, не работают.
Поток людей не уменьшается, направляется к главной улице, там едут машины, а это хоть какой-то свет. Некоторые останавливаются, предлагают подвезти за 20 долларов.
Кое-где работают частные лавочки, они заполнены свечками или фонариками. Тут можно купить воду или какой-нибудь напиток, бутылки выглядывают, словно рыбы из теплой воды. Продается разная еда.
Повсюду фонарики, а еще – выставленные для отдыха кресла и табуретки. Все угнетены общим несчастьем. (Позднее я вполне законно купил футболку с надписью: «Я пережил историческое затмение», как только она появилась на лотках мелких нью-йоркских торговцев.)
Парадоксальным образом Лорка и Нью-Йорк продлили свою взаимную симпатию: в 1940 году родители Федерико Гарсии Лорки, его брат, две сестры, племянники и племянницы, оставив Испанию, некоторое время жили в Нью-Йорке. Отец дон Федерико Гарсия Родригес умер в Америке в 1945 году, а семья Лорки вернулась в Испанию только в 1951-м.
Что общего между Паундом и Лоркой? Кое-кто считает, что этим общим знаменателем был имажизм. На этом, наверное, и заканчивается сходство и начинаются существенные отличия.
Если для Лорки Америка и Нью-Йорк были прежде всего другим пространством, то для Паунда, рожденного в Америке, эта страна стала скорее мачехой, а он – ее пасынком. Отличия состоят, однако, не только в мифологизации жизни одного и другого, в определении некой имманентной связи со своим временем, вне творчества и творческой деятельности, что привлекает и другие, сугубо человеческие страсти и склонности.
Нью-Йорк Лорки всегда можно обнаружить за названиями нью-йоркских кварталов, джазовых клубов и ресторанов.
В то время как Паунд вносит больше европейского шарма: то ли с английских зеленых холмов, то ли из французских художественных салонов, в которых перемешались масляные краски художников, выпитое вино, итальянские приморские пейзажи Рапалло, скрежет металлической клетки в Пизе.
Имя Паунда всегда будет сопровождать скрежет металлической клетки.
2005
Венецианский лев
Начну с того, что холодной весной 2008 года, сидя на веранде итальянского ресторана в манхэттенской Малой Италии с Евой Гофман, мы разговаривали о разных мелочах.
Ева попивала джин с тоником, а я – пиво. Ева – бывший редактор «The New York Times», писательница и эссеистка, тринадцатилетней девочкой выехала с семьей из Кракова в Ванкувер, что впоследствии отразилось на ее опытах в новом языке. И как оказалось, она некоторым образом связана с Тернопольщиной.
Заговорили об Иосифе Бродском. Случайно или нет, но мы обменялись парой слов о поэте, который, кстати, жил неподалеку – на Мортон-стрит, 44. Неподалеку – ясное дело, метафора, хотя не такая уж и гиперболизированная, поскольку Малая Италия соседствует с Сохо, а тот, в свою очередь, соседствует с Гринвич-Виллидж, а это действительно через несколько кварталов.
Ева, между прочим, вспомнила недавний случай со своими студентами из Хантерского колледжа, где она преподает как приглашенный профессор. К одному занятию она раздала тексты, которые, по ее мнению, могли бы лучше всего иллюстрировать тему памяти. Среди них было и эссе Бродского «Полторы комнаты», написанное в свое время по-английски. К большому Евиному изумлению, оказалось, что часть ее студентов о Бродском ничего не слышала. После этого мы, сетуя, поговорили о времени и памяти или о чем-то подобном. Официант принес счет. И, распрощавшись, мы отправились кто куда (совершенно нью-йоркское завершение встреч: раствориться, как сахар в кофе).
Часто бывая в «Cornelia Street Cafè», я однажды решил-таки посмотреть, где ж эта Мортон-стрит, на которой длительное время жил поэт. (Не могу сказать, что получаю особое удовольствие от посещения мест, связанных с громкими именами.) Удержаться от искушения увидеть Мортон-стрит после семи лет моих постоянных выступлений в «Cornelia Street Cafè» я не смог. Выяснилось, что от «Cornelia» до Мортон-стрит не больше пяти минут. Надо перейти Бликер-стрит и Седьмую авеню – и сразу попадаешь в изогнутое колено Мортон-стрит.
Дом номер 44 на этой улице – четырехэтажный, из красного кирпича. Ко входу ведет крутая лестница, бросается в глаза псевдогреческий стиль свежеокрашенных парадных дверей. Никакой мемориальной доски нет, а случайные прохожие (улочка действительно тихая и пустынная), не задерживаясь, идут себе дальше.
Трудно сейчас выяснить, что привело Бродского именно сюда: случай или чей-то совет. Возможно, выбирая себе нью-йоркское жилье, он учитывал и цены, и удобства – центр Манхэттена, множество кафе и рестораций, рядом – Гудзон. А еще пейзаж – что-то европейское, незримо европейское тут все-таки есть. Или, может, это всего лишь самовнушение европейцев, чтобы оправдать свой выбор Америки?
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Эссеистская — лирическая, но с элементами, впрочем, достаточно органичными для стилистики автора, физиологического очерка, и с постоянным присутствием в тексте повествователя — проза, в которой сегодняшняя Польша увидена, услышана глазами, слухом (чутким, но и вполне бестрепетным) современного украинского поэта, а также — его ночными одинокими прогулками по Кракову, беседами с легендарными для поколения автора персонажами той еще (Вайдовской, в частности) — «Город начинается вокзалом, такси, комнатой, в которую сносишь свои чемоданы, заносишь с улицы зимний воздух, снег на козырьке фуражке, усталость от путешествия, запах железной дороги, вагонов, сигаретного дыма и обрывки польской фразы „poproszę bilecik“.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Со времен Макиавелли образ политика в сознании общества ассоциируется с лицемерием, жестокостью и беспринципностью в борьбе за власть и ее сохранение. Пример Вацлава Гавела доказывает, что авторитетным политиком способен быть человек иного типа – интеллектуал, проповедующий нравственное сопротивление злу и «жизнь в правде». Писатель и драматург, Гавел стал лидером бескровной революции, последним президентом Чехословакии и первым независимой Чехии. Следуя формуле своего героя «Нет жизни вне истории и истории вне жизни», Иван Беляев написал биографию Гавела, каждое событие в жизни которого вплетено в культурный и политический контекст всего XX столетия.
Народный артист СССР Герой Социалистического Труда Борис Петрович Чирков рассказывает о детстве в провинциальном Нолинске, о годах учебы в Ленинградском институте сценических искусств, о своем актерском становлении и совершенствовании, о многочисленных и разнообразных ролях, сыгранных на театральной сцене и в кино. Интересные главы посвящены истории создания таких фильмов, как трилогия о Максиме и «Учитель». За рассказами об актерской и общественной деятельности автора, за его размышлениями о жизни, об искусстве проступают характерные черты времени — от дореволюционных лет до наших дней. Первое издание было тепло встречено читателями и прессой.
Дневник участника англо-бурской войны, показывающий ее изнанку – трудности, лишения, страдания народа.
Саладин (1138–1193) — едва ли не самый известный и почитаемый персонаж мусульманского мира, фигура культовая и легендарная. Он появился на исторической сцене в критический момент для Ближнего Востока, когда за владычество боролись мусульмане и пришлые христиане — крестоносцы из Западной Европы. Мелкий курдский военачальник, Саладин стал правителем Египта, Дамаска, Мосула, Алеппо, объединив под своей властью раздробленный до того времени исламский Ближний Восток. Он начал войну против крестоносцев, отбил у них священный город Иерусалим и с доблестью сражался с отважнейшим рыцарем Запада — английским королем Ричардом Львиное Сердце.
Автору этих воспоминаний пришлось многое пережить — ее отца, заместителя наркома пищевой промышленности, расстреляли в 1938-м, мать сослали, братья погибли на фронте… В 1978 году она встретилась с писателем Анатолием Рыбаковым. В книге рассказывается о том, как они вместе работали над его романами, как в течение 21 года издательства не решались опубликовать его «Детей Арбата», как приняли потом эту книгу во всем мире.