Курдский национализм. История и современность - [18]

В идеале такого рода власть основана не на принуждении, а на силе норм и традиций, а также на авторитете лидера складывающегося естественным образом сообщества[45]. И лишь по мере институционализации авторитета лидеров к нему добавляется принуждение, как существенный элемент становления государственности.

В первой половине XIX века курдский этноареал уже не был глухой периферией империи, куда не ступала нога европейца. Идеология национализма, которая по сути уже была инициализирована начавшимся распадом Османской империи, событиями на Балканах и в Греции в первой половине XIX века становилась известна в курдском этноареале в основном через европейские миссии, число которых стало здесь значительно возрастать. Угроза захвата этого региона Россией, усиление политического влияния Англии, Франции, а позже Соединенных Штатов и Германии, поход войск каирского паши Мухаммеда Али на Стамбул через Восточную Анатолию — все эти события на протяжении первой половины XIX века не оставляли этот регион покинутой окраиной, которая жила в неведении относительно происходивших вокруг и внутри Османской империи политических изменений.

В этот период в хозяйствовании внутри Османской империи фактически сформировалась категория «деребейликов» вотчин местных князей. На протяжении XVII–XIX веков в результате робкой попытки децентрализации власти формировалась прослойка влиятельных аянов (знати), которая в условиях курдских феодальных вотчин («деребейликов») постепенно приобретала зримую самостоятельность. Это выражалось в стремлении периферийных феодалов к мобилизации, к расширению собственной власти, опираясь при этом скорее на общественный договор между соседями, чем на договор с центральной властью в Стамбуле. Курдское традиционное общество, построенное на непререкаемом авторитете вождей, шейхов практически один в один повторяло иерархический порядок устройства губерний Османской империи, который покоился на авторитете назначаемого халифом/султаном губернатора (вали), полномочия которого закреплялись султанским ферманом 1826 года. Согласно этому ферману главы провинций назначались уже не из числа приближенных султану лиц, а из числа представителей наиболее влиятельных местных элит.

По мере ослабления власти Порты в восточных провинциях Анатолии происходила институционализация существовавшей системы полунезависимых феодальных княжеств, управляемых местными аянами, которые на протяжении XVII–XVIII века оставались связанными лишь формальными обязательствами перед административно-политической системой Османской империи. Интересно отметить, что в советской востоковедческой литературе было распространено мнение, что аяны Османской империи, в период упадка ее могущества становились за счет ростовщичества полноправными властителями в периферийных областях империи, постепенно превращаясь в крупных феодалов-землевладельцев, которые приобретали широкое экономическое влияние и авторитет среди местного населения. Статус землепользователя играл, безусловно, определяющую роль. Однако исторические документы свидетельствуют, что в зависимости от региона происхождение и функции аянов Османской империи были различными. Так, например, в арабских провинциях аяны зачастую происходили из числа посредников между правительством и народом. Знатью считались также улемы (религиозные посредники) и племенные вожди. В провинциях, населенных курдскими племенами, аяны происходили из числа суфиев, а также племенных вождей и представителей тех семейств, которым в силу различных причин удалось добиться весомого статуса в провинциальной административной иерархии Османской империи. Особенностью курдских аянов было еще и то, что выдвигавшийся из числа курдов местный авторитет не только совмещал функции управления и контроля над охранявшими его воинскими подразделениями, но и являлся своеобразным гарантом порядка и спокойствия в вверенной ему провинции. Параллельно с сосредоточением в руках такого аяна все большей власти происходило и формирование его личной гвардии.

Вотчины таких феодалов Османской империи, так называемые деребейлики[46], строились по принципу, схожему с тем, который лежал в основе административно-принудительной системы самой Высокой Порты, и к началу XIX века многие из них уже приобрели статус мирликов — княжеств. Политические границы таких протогосударственных образований (политические в широком смысле — т. е. границы распространения фактической власти эмира) представляли собой, если следовать терминологии Андерсона, сообщества, воображаемые местными элитами и проживающим в регионе населением, которые мало соотносились с административно-политическими границами собственно Османской империи. По сути такой деребейлик — чифтдом[47] (от англ. chief — вождь), являлся промежуточной формой политической структуры, в которой уже бы централизованное управление и наследственная иерархия правителей, существовало социальное и имущественное неравенство, но еще не было, формально-легализованного аппарата принуждения и насилия, собственно, и именуемого государством.

К началу XIX века в восточной Анатолии и на территории нынешнего Северного Ирака имелось множество племенных союзов, объединенных вокруг наиболее успешного племенного лидера. Это были различные княжества (мирлики), пашалыки, езидские эмираты, байские владения. Как правило, все население одного деребейлика принадлежало к тем или иным племенам и кланам, включая «чужаков» (немусульман), которые адаптировались в существующие деребейлики, а их вожди при этом нередко занимали высокий пост в иерархии эмирата, либо создавали свой собственный (как, например, езидский эмират в Санджаре). Поставленный во главе такого образования вождь-эмир нуждался в прочной социальной опоре, прежде всего со стороны наиболее близких ему людей, членов своего племени. Для этого прежний клан, авторитет которого был отнюдь необязателен для всех входящих в него кланов и племен, подвергался такой реорганизации, чтобы в нем возникла прочная общепризнанная иерархическая структура, увенчанная эмиром — вождём привилегированного клана или племени. Институционализация такого неравенства в клане, будь то право наследования по старшинству рождения, подчиненное положение непривилегированных кланов и райя, а через него — институционализация неравенства в политической структуре такого деребейлика устраняла случайности и конфликты, связанные с вопросами преемственности и замещения вакантного места лидера. Особенностью курдских деребейликов являлось также и то, что подобная деперсонализация власти посредством введения принципа автоматического наследования не уничтожала то, что было характерно для носителя этой должности в прошлом — решающую роль личных качеств и достоинств. В новых условиях политического «протогосударства» это было весьма существенно, поскольку обычно некомпетентность наследника компенсировалась опытом тех, кто был рядом, т. е. тех, кто нередко представлял интересы других кланов, семейств, в иногда даже и целых государств.