Купи меня! - [8]

Глава вторая, в которой пьянству не выносится общественного порицания.

Светлый коммунистический праздник закончился торжеством мрачного, как средневековье, похмелья.

Рональд Уэлдон мучился в полусне. Американцу пить по-русски было адским наказанием.

"Ах ты, dogshit, I'm beastly poisoned, - размышлял про себя Уэлдон. If it comes to that, черт с ними со всеми, I'd rather завяжу пить and will try to get rid of all them, уеду в China, there people don't seem to be so keen for эта гребанная водка."*

*Ах ты, дерьмо собачье, я чертовски отравился. Если уж на то пошло, черт с ними со всеми, я уж лучше завяжу пить, отделаюсь от них всех и уеду в Китай, там народ не так охоч до этой гребанной водки (англ. - рус.).

Живя вот уже шестой год в России, Уэлдон приучился думать частично по-американски, частично по-русски, а частично вообще разучился думать, но с водкой, даже рассмотренной частично, было существенно сложнее.

Было бы просто понять, как надо пить и жить, если бы Уэлдон жил и пил где-нибудь в том же Заводоуковске, на малой родине Евгения Ивановича Редкого. Там все ясно. Там выпить или не выпить - синоним жизни или смерти. Человек, встречая человека, спрашивает там не "как дела?" или "привет, что слышно?", а просто и коротко: "ты в магазин?" На который вопрос имеется строго и только три варианта ответа: "в магазин", "оттуда" и "не завезли суки".

Но Уэлдон не бывал никогда за пределами Московской области, да ещё разве что, Курска, который он посетил по делам ещё в относительно благополучном 1990 году. А в Курске народ как раз-таки не очень пьет, соловьев, как говорят, слушает.

Пьяные в Курске не валяются густо на каждом шагу; такая картина наблюдалась Уэлдоном только в Москве и Подмосковье. А в Москве во всяком проявлении человеческого духа присутствовала глубинная двойственность, которая касалась в том числе и пьянства.

Душа Рональда Уэлдона тоже разрывалась в этом вопросе на две неравные части. Большая и, возможно, лучшая и здоровейшая часть его существа протестовала против горячительных напитков, как по общехристианским соображениям, так и потому, что преступность, как полагал разумный Уэлдон, на девяносто процентов происходит от пьянства. Кроме того, исконных русских слов в исполнении сильно выпивших людей он почти не разбирал, а неизвестность всегда страшит.

Меньшая, и вероятно, более сентиментально-хлипкая часть души Рональда Уэлдона открывала для себя в тотальном пьянстве некое новое измерение нигде он не видел, чтобы выпивший человек становился так нежен к ближнему, как это происходит с русскими.

Но в самой глубине, там, где под ковриком подсознания лежит ключ к замочной скважине души, главным мучением для Уэлдона была, конечно, не русская водка, которую, при известной силе воли и мощности печени можно перебороть, а тоска по... - нет, не по Америке, а возможно, по некоей волшебной стране Эльдорадо, относительно которой Рональд в свое время считал, будто она находится в районе России. Да, он был готов терпеть некоторые ограничения материального порядка, но он не ожидал, что вокруг него все только и будут делать, что мучительно (и временами даже с довольно пугающим энтузиазмом) преодолевать эти ограничения, и в конечном счете уважение опять окажется привилегией только богатства. А Рональд Уэлдон, выросший без отца, притом, что мама его долгое время увлеченно и совершенно бескорыстно свидетельствовала в пользу Иеговы в составе соответствующей секты, не уважал богатства, но зато очень хотел, чтобы его самого уважали.

Проживя в России несколько лет, Рональд понял, что если его по-настоящему не уважали в Штатах, то и здесь особенно уважать не станут.

А чего его уважать? Живет как лимита, мерзлой кучкой, халявы не имеет, баксы не приходят, нерусский, выпить как человек - и то не выпьет. Его прежние заслуги перед неизвестно чем сейчас никому не интересны. Иногда Ронни чувствовал почти физически, как у ног его разверзается пахнущая керосиновой водкой пропасть самозабвения. Нет, в отчаянии думал Рональд, лазутчику после заключения мира между воюющими сторонами надо вешаться на стволе замолчавшей пушки...

Вопросы эти, неразрешимые вопросы, на смешанном американорусском языке и с газобурлением вискиводки в желудкишечнике в некоторые минумоменты настолько конфузили и мутили полусознание Ронни, что ему было тошно, словно какому-нибудь философу-мистику на презентации новых женских гигиенических прокладок.

И все бы ещё ладно, но рядом лежала жена Ира, которую он отчасти любил и немного боялся. И философское блевание могло обернуться назавтра очередной серией попреков, которые всякий раз повторялись, как рекламная заставка.

Рональду Рексу Уэлдону было сорок лет, он был шотландско-американец по рождению, российский по гражданству, поседевший шатен и последний дурак.

Этажом выше соседи занимались самолечением после бурного, как всегда, праздника. Похмеляясь, они топотали ногами, передвигали по полу мебель и упавших гостей, падали сами и с тоскливым надрывом матерились. В "хрущовке" из тоненьких панелей эти и другие звуки беспрепятственно проникали во всех возможных направлениях. А Рональду Уэлдону в полусне думалось о родной Америке, вспоминались какие-то полустертые в памяти встречи, вербовки, занятия бейсболом и шифровальным делом, то, чего уже никогда не будет... В сознании его мешались каменные джунгли Нью-Йорка и Чикаго с девятиэтажками Матвеевского...