Купи меня! - [7]

Конечно, перво-наперво Карп Федорович в очередной раз надеялся выведать планы зятя по прокорму семьи. Не особо рассчитывая на коммунистическую смекалку Рональда Рекса Уэлдона, Карп Федорович имел в запасе пару собственных вариантов. Правда, не слишком хороших, но жизнь заставляет брать то, за что можно взяться.

Уэлдон, имея уже с утра прививочку керосиновой водкой, ещё почти не заболел от виски вперемешку с лимонной настойкой, и к тематике, предложенной ему тестем, отнесся очень серьезно, "businesslike". Однако по странности обстоятельств, самое серьезное, что пришло ему в голову - это было указать не вполне твердой рукой на своего сына, который в тот момент занимался сборкой малюсенького детского конструктора, извлеченного из немецкого шоколадного яйца.

- У него есть мысли, как надо делать! - заявил Уэлдон. - Как это говорят: усами младенца истина что-то там?

Ирина, опершаяся уже локтем на стол и плотно уложившая свою щеку на ладошку, что означало приятную степень кондиции, засмеялась:

- Глаголет истина! И устами... Это во-первых, а во-вторых: папа, наш Карпуша стал интересоваться бизнесом каким-то! Представляешь? В его-то возрасте! Но вообще-то, чего удивляться - у моей сотрудницы, у Светы Вонидзе, дочь уже пользуется компьютером, а ей всего-то седьмой год, ещё в школу не пошла! А уже всякие программы знает - "Ворд под Дос", "Ворд под Виндоус"! Игры всякие... Если б у нас был компьютер, как бы Карпуша развивался гармонично...

- Компьютей - еюнда! - жестко заметил из своего уголка Карпуша. Компьютейом дойжны заниматься подчиненные. А я хочу быть начайником!

- Главное - как бы тебе чайником не стать! - не без намека съязвила Ирина.

- Пацан какой годный растет! - восхищенно громыхнул Карп Федорович, наливая по девятой. - А что тебе, Карпунька, хочется делать? Где начальником быть? Ты скажи - мы подсобим!

Карп Федорович говорил, конечно же, сильно иронизируя, что показывал энергичным волнообразным движением густых бровей, но маленький Карп иронии этой - по юности или по серьезности своей натуры - не понял и не принял. Он отложил свою пластмассовую игрушечку, пристально и пронзительно посмотрел в глаза деду и произнес:

- Деда! У меня к тебе тоже будет очень важная пьосьба - но тойко не сегодня, а то ты пьяный...

Кто мог знать, что в голове у малыша уже созрел план главного удара?

А тем же вечером отмечали пролетарский праздник бывшая рабочая московского метрополитена Люба Кашлюк и её возлюбленный Дима Котлыбей. Они сидели на квартире, которую Люба сняла после того, как перестала работать в подземном московском царстве (оставив там, впрочем, трудовую книжку, о существовании которой просто позабыла) и целиком переключилась на мелкооптовый завоз продовольствия со своей родной Украины на Киевский вокзал столицы России. Дима не переставая ругался матом.

Стол был хоть и сытен, но, конечно, не дотягивал до великолепия, устроенного Уэлдонами. Тут имелись, помимо водки и крепленого вина, два круга домашней кровяной колбасы, большой тазик дармовой корейской лапши с рынка и горка яблок, уже изрядно изъеденных гнильцой.

Димка пьянел просто на глазах, поэтому Люба сперва затащила его в постель, а уж потом, насытившись им, позволила допить бутылку и свалиться спать. Сама же натянула на пухленькие широкие бедра тренировочные брюки и снова села к столу; наступил самый её любимый момент. С одной стороны, мужик был под боком, дома, а с другой стороны, не буйствовал и позволял потосковать о своем сокровенном.

Любе оставалось всего пару лет до тридцати. На три года она была старше своего любимого. Огрубелыми от пересчитывания денег пальцами она все разглаживала неподатливые складки на старой скатерти, заново припоминая, как приехала в эту Москву четыре года назад по набору, вкалывала в тоннеле, жила сперва в общежитии, а когда зарплату перестали платить, стала кормиться тем, что возила со своей Винницы сало и колбасу. Через что пришлось пройти - вспомнить страшно. На границе таможенные хлопцы почти каждый раз заставляли по-быстрому их удовлетворять, тут только успевай расстегнуть ему ширинку и не забывай после сплюнуть... В Москве на базаре братаны были подобрее, не настаивали на обслуживании ширинки, хотя подати собирали точно так же аккуратно. На родину, под Винницу, возвращаться было невозможно - кроме сала и колбасы там ничего не было, но и то некуда было продать. А в семье у родителей, кроме Любы, ещё две дочери незамужнего возраста. Оставалось челночить в Москву и обратно.

И наверно, Любка бы просто погибла, стерлась бы до основания. Но вот, повезло ей в жизни - встретила хорошего парня, почти москвича, с пропиской в Баковке, с которым и праздники веселее справлять, и тюки подтаскивать легче. Правда, Дима все ещё пока работает на своем знаменитом заводе презервативов в Баковке, но тоже через пень колоду. Наверно, скоро уволится, и займутся они вдвоем своим малюсеньким бизнесом. Каким-нибудь.

Но главное, если Люба выйдет замуж за Диму, у неё появляется шанс на прописку. А иметь прописку в подмосковной Баковке - это любой хохляцкой дивчине дороже денег. Тогда - конец страху перед милицией, конец - плате за квартиру... Люба, тщательно, в подробностях обдумывая это блистающее будущее, незаметно уронила голову на скрещенные локти и уснула прямо за столом, предварительно выругавшись матом, вместо молитвы.