Купавна - [71]

Она отчужденно глянула на меня:

— Да не в том дело, не в благодарности… Не такие мы, суздальские. Просто вот… — Огородникова повернулась к Салыгину: — Растревожили меня своим карасем.

Он поднес руки к груди и поклонился ей. Она кивнула в ответ и стала подыматься по лестнице.

— Ну и ну! — глянул я на Салыгина. — Непостижимая тайна женская душа.

Он заговорщицки приложил палец к губам.

— Ты сейчас чуть не испортил дело, ангелочек. Мария Осиповна — человек что надо. Ее и к черту можно послать.

И тогда меня осенило: вновь вспомнилась тетрадь в черной клеенчатой обложке Курганного капитана. Со страниц ее словно бы поднялся отделенный командир Градов: «Очень хорошо, если старший политрук Салыгин послал к черту. Это значит, что человек по душе ему пришелся. И еще словечко за ним водилось — ангелочек…» Мне тут же польстило, что Владимир Иннокентьевич повел разговор со мною на «ты».

— Конечно, на карася клюнула, — тряхнув головой и еще тая свое удовлетворение от установившегося между нами дружеского контакта, сказал я. — Надо думать, сама лихо видала. Пожилая ведь женщина, вот и посочувствовала.

— Не одними годами определяется суть человека, — возразил Салыгин.

Он оборвал меня вовремя: Мария Осиповна тотчас появилась на лестничной площадке.

— Все уладилось! — весело крикнула она. Потом, зайдя за перегородку, потребовала у нас паспорта и объяснила: — На сутки поселю в забронированном одноместном номере. Одному придется на раскладушке устроиться. Вижу — друзья, не поссоритесь.

— Бывало похуже! — воскликнул Владимир Иннокентьевич. — В землянке, бывало, поболее народу набивалось. В тесноте, да не в обиде.

— Ой и люб ты мне, парень! — ответила Мария Осиповна. — С понятием человек.

Она приняла от нас деньги и напутствовала:

— Отдыхайте с дороги. Не беспокойтесь, найдем места и для ваших товарищей. Пусть приезжают.

— Приходите в гости, Мария Осиповна, если время найдется. Минут через двадцать — на новоселье наше, — пригласил ее Салыгин. — Очень и вы нам на душу легли, поверьте. — А мне, когда с ключом от номера шли по коридору, добавил: — Та, с буратиным носом, какова! Наверняка свара у них крупная происходила. Потому и страдает Мария Осиповна, выговориться хочет. Общение с добрыми людьми ищет…

Переступив порог номера, Владимир Иннокентьевич сразу раскрыл чемодан. Какой только снеди в нем не оказалось: с первого взгляда виден любитель повеселиться, а особенно поесть.

— Да тут на батальон хватит! — удивился я.

— А что ж, может, с кем придется разделить. На то и брал… Присаживайся, поедим и по делам разлетимся до вечера. Я — в отдел культуры. Надо отметиться… Да и в райком партии загляну. Ну, давай-давай, ангелочек, не стесняйся. Для знакомства, вернее, для закрепления нашего фронтового братства начнем с небольшого: по стопочке коньячку.

Разливая коньяк, Салыгин продолжал:

— Все жена!.. Она у меня, брат, такая: еду в командировку на день — собирает на месяц. Бывают жены хуже тесной обуви. Моя же Фросенька все магазины Москвы обежит, отправляя меня в дорогу. И ни-ни, боже упаси что-либо обратно домой мне привезти! Поначалу, давно то было, тяготила меня такая забота. Потом привык. Как ботинок разносился, пообвыкся. Можно сказать, притерся к ее характеру… Ну-с, начнем, пожалуй! — Он поднял небольшую походную рюмку: — За что выпьем?

— Ясно, за что. За здоровье твоей жены.

— Не то, чертушка! — возразил он. — Хотя можно и за нее, но… Скажи, не приходилось ли тебе испытывать странное чувство, словно бы ты всю жизнь ожидаешь встречи с человеком?.. Знаешь, что его уже нет в живых, а ты думаешь, жив он и непременно должен повстречаться…

Испытывал ли я такое чувство?.. Припомнился Ястребок, и я заговорил о нем. Сказал, что память об этом человеке помогла мне повстречаться с Николаем Васильевичем Градовым.

— И получается — жив партизан Ястребок! — подхватил Салыгин, расплескивая по столу коньяк. — Где пьют, там и льют. Не беда, как бы сказала моя Фросенька. Кстати, симпатию особую питала она к Коле Градову. Бывало, перед войной, встретятся они в нашем полковом клубе за шахматной доской, до отбоя не оторвешь от сражения… И Градова теперь я как пить дать найду. Сведу их с Фросенькой, вот радость для нее будет!

Он вдруг поставил рюмку и, точно от внезапной боли в груди, опустил голову, чертыхнулся.

— Я вот по пути сюда говорил тебе о девочках… из той колонии. А ведь пришлось мне работать здесь, в Суздале, воспитателем в той колонии. Бывало, вернусь на свою квартиру где-то за полночь и давай ублажать свое капризное сердце валидолом, каплями Вотчала да уколами, Фросенькиными руками, в незлобивое мягкое место, мимо которого иногда проносилась душа от сердца к пяткам и потом тихо возвращалась назад… И дело-то какое вышло?! Прислали к нам одну малышку. Такая на мордочку — ни в сказке сказать, ни пером описать. По данным в личном деле, мать с отцом погибли в самом начале войны. Подобрала ее какая-то женщина. Воспитывала, пока сама жива была, почти до последнего дня войны. Потом, когда не стало той женщины, приютили девочку другие люди. Видать, лихо пришлось ей с ними, сбежала. Была в нескольких детских домах, тоже убегала. Так в деле и записано было: «Родную маму искала». Ну-ну, не перебивай!.. Кажется, говорил я тебе и про Назарова… Однажды, после встречи наших воспитанниц с Иваном Абрамовичем, девочка та подошла ко мне. Подала что-то в руки и сказала: «Это — золотой медальон, в нем фотография моей мамы. Золото сдайте государству в Фонд мира, чтоб никогда войны не было. А фотографию верните. Если можно, в увеличенном виде». Думаю, что тут не обошлось без влияния поэта Назарова. Но я-то, я каков! Уши бы мне оборвать!.. Случилось, не заворачивая на квартиру, прямо с работы, поехать с товарищами на рыбалку. И там-то… Помню, на утренней зорьке выгреб я на самодельной надувной лодке на середину Нерли, закинул удочки… Жду поклевки… С поплавков глаз не спускаю. И пошло: то окунек, то ершишко, успевай только вытаскивать да насадку надевать на крючки. Не знаю, найдется ли какой рыболов, у которого при такой удаче голова не закружится? Все позабудешь! И я не исключение, вошел в азарт. И тут незадача: окунишко с с мизинец так заглотал крючок, что пришлось ножичком доставать. В спешке я и порезал себе палец в кровь. Вынул платок из кармана, чтоб, значит, перевязаться…