Купавна - [66]

Вот так, без родной матери, началась твоя жизнь. Для всех ты была моей дочерью.

И моя жена Клавдия Поликарповна приняла тебя, как родную. Она сказала: «Как хорошо, что у нас появилась доченька. Право, она настоящая умница!»

Клавдия Поликарповна и тетушка Ирма, моя сестра, очень полюбили тебя, но, к сожалению, слишком баловали; в их слепой любви таился незаметный яд эгоизма. Моя вина в том, что я передоверил им твое воспитание, а сам целиком отдался работе, чтобы прошлое не наступало на пятки…

Но вернусь к тебе. Впрямь, ты выросла эгоисткой: непростительно жестоко обошлась с Алексеем, еще бессердечней со Свиридом Карповичем. А ничего подобного ты не должна позволять себе, ведь ты дочь партизанки.

Особо винюсь в том, что позволил постоянно быть о тобой сестрице Ирме. Но что с нее можно спросить? Эту бедную женщину ни в чем нельзя обвинить, поскольку больная не может отвечать за те галлюцинации и другое искажение действительности, которые возникают при нарушении мозговой деятельности. Она искренне говорит то, что считает правдой. Но суть в том, что у таких больных правда совсем другая. Отчего с ней так, трудно сказать. Отец говорил, в роду его и материнском ничего подобного не было, но за родовое пра-пра не ручался, Вот и думаю, моя умница, не от нее ли, не от твоего ли общения с ней у тебя такой эгоизм, такая поразительная мания: тебе все обязаны, а ты никому.

Каюсь перед твоей родной мамой за испорченный твой характер, ходит она за мной по пятам с укором, точно моя собственная тень. Так и слышу: «Не сберег ты человека в моей девочке!»

…Вчера приезжал Алексей. Я рассказал ему о тайне твоего рождения, попросил прощения за то, что не сделал этого раньше. Алексей ответил: «Надо сделать все, чтобы разбудить в ней погибшую родную мать».

Алеша предложил мне поехать вместе с ним к тебе как раз на праздник Ивана Купалы, когда девчата пытают судьбу, венки в реку бросают…

Алешенька обещал спасти тебя. Дай вам бог, покажись вам Синяя птица!»

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Факты, содержащиеся в дневнике Дмитрия Ираклиевича, были изложены им в ходе судебного разбирательства дела о преступлениях Шкреда (Шеремета) вскоре после его задержания лейтенантом милиции В. Улитиным. Однако саму дневниковую запись врач Колосков произвел спустя некоторое время после суда, накануне своего отъезда с Алексеем Причастновым к Агриппине Дмитриевне Колосковой-Цырулик.

Я ознакомился с этой записью после того, как вместе с Агриппиной Дмитриевной и ее детьми приехал к Колосковым: к жене уже покойного Дмитрия Ираклиевича и его сестре Ирме Ираклиевне, которая когда-то являла собой забавную «подружку» маленькой Пиночки-умницы.

Ознакомился я и с протоколом судебного заседания. Опасный преступник военного времени вынужден был признать, что решил ликвидировать Колоскова как одного из оставшихся в живых свидетелей своего прошлого.

«Председательствующий. Но почему вы решили напасть на врача Колоскова не где-нибудь, а в самом людном месте, откуда почти невозможно скрыться?

Шкред. Проклятье!.. Теперь вам известно: проживаю я в другом городе… Здесь же оказался проездом, на своей машине. В пути стало плохо — забарахлило сердце. Потому и зашел в поликлинику, совсем не подозревая, что встречусь со старым знакомым. И когда эта старая крыса опознала меня…

Председательствующий. Подсудимый, призываю не оскорблять личность потерпевшего!

Шкред. Не все ли равно теперь?! Ну так вот, должен признаться: сожалею, не сумел сработать, постарел, сдал нервишками… И что мне оставалось делать?.. Удалось бы порешить его, то держал бы ответ лишь за одно это. Да и была возможность скрыться, ведь под окном стояла моя машина. Окно было раскрыто, сиганул бы — и поминай, как звали, если бы не подоспел милицейский мусор…

Председательствующий. У вас, потерпевший Колосков, есть вопросы к подсудимому?

Колосков. Нет… Впрочем, могу спросить: как он остался в живых тогда, после моего удара бутылкой по голове в концлагере?

Председательствующий. Отвечайте, подсудимый.

Шкред. До сих пор казнюсь, как это удалось тебе, старой, вонючей крысе, свалить меня! Видать, родился ты под счастливой звездой, иначе не прошел бы через лагерную вахту. Могу сказать: досталось салагам на вахте, после расстреляли предателей. И домик тот нашелся… Да опоздали мы… Может, скажешь, док, как это ловко у тебя получилось?

Председательствующий. Вопрос не по существу».

Преступник по заслугам получил свое, о чем я немедля написал Николаю Васильевичу Градову. Сообщил, что бывший муж его любимой девушки Регины Кочергиной уже второй год сидит за тюремной решеткой и что, как мне стало известно, несмотря на ранее вынесенный приговор, органы продолжают вести дальнейшую работу по расследованию новых, еще не раскрытых полностью преступлений Шкреда.

Градов в свою очередь также часто писал мне. Но это мое письмо разошлось в пути с его весточкой о «житье-бытье» в селе под Херсоном.

Он писал:

«Наступила страда — горячая пора для хлебороба. И наш Свирид Карпович словно обрел крылья… (Безусловно, Николай Васильевич намекал на то, что Свирид Карпович почувствовал душевное равновесие после отъезда из села Агриппины Дмитриевны).