Купавна - [57]

Внизу послышался всплеск. То парни бросили идола в реку. Рокот голосов донесся оттуда. Казалось, дедуля Охрым, словно чародей, вызвал его из наступившей на какую-то минуту тишины, и женский хоровод с венками в руках двинулся вокруг костра, как бы преклоняясь силе света.

Хоровод с песней кинулся навстречу возвращающимся с реки парням.

И опять дедуля Охрым взлетел над хороводом Купавны и Купавых молодцев. Купавны низко поклонились им с просьбой уступить путь к реке. Бравые парни покорно склонили головы, образовали своеобразный коридор, по которому девушки устремились с кручи к купальне по тропинке, которой накануне днем и мы с Дружбой спускались к Славутичу.

Наступило время зажигать свечи Купавнам на своих венках и бросать их в воду.

Небо вызвездилось. Я смотрел с вершины скалы на сверкающую речную рябь вдали, а у берега мерцающую огоньками свечей на венках, и вдруг услышал стонущий и точно зовущий на помощь женский голос. Не диво: утонул венок какой-то Купавны, и погасла свеча — не выйти дивчине замуж, вот и скорбит, горемычная!

— Эге-эй, кто там?! — отозвался я, отпрянув от обрыва.

Скорбные звуки доносились со стороны старой шелковицы. Я направился к ней. Подойдя поближе, увидел женщину.

— Не верьте в предрассудки, — сказал я.

— Отстаньте! — Она хотела бежать, но узнала меня: — Ах, это вы…

Там, у пылающего костра, разгорался праздник. Там уже прыгали через огонь парни и девушки. Шло веселье своим чередом. Доносились звуки гармошек, скрипок, бубнов. А тут, у шелковицы, в Агриппине Дмитриевне затаилась какая-то боль, которую громко выплакивала эта непонятная женщина.

— Какое несчастье постигло вас? — спросил я с самой возможной участливостью.

Заметив мое сочувствие, она перестала плакать.

Возле костра кто-то из парней затянул «Дывлюсь я на небо». Пел с особенным чувством — проникновенно, торжественно. И словно эта песня успокоила Агриппину Дмитриевну.

— Устала я, — вздохнула она. — От самой себя устала. Такая нескладная. На руках — двое детей, а сама беспомощнее ребенка. Что со мной сделали!.. С детства чувствую возле себя фальшь. Потому, возможно, и сама фальшивая, ничего не сто́ю… Случайная я.

Его величество случай загадал загадку: что это за женщина? Я слушал ее и думал: «Разве не случайно встретился я с Курганным капитаном? Разве не по воле случая оказался в этом удивительном месте, в том краю, где в войну повстречался с Ястребком?.. И не случай ли подкараулил когда-то Ястребка, когда он спал в партизанской землянке, а самолет врезался в нее?.. И встреча на берегу Днепра с этой женщиной — тоже случай! Воля случайностей».

— Горькая я случайность в жизни, — опять всхлипнула Агриппина Дмитриевна.

Она прильнула к моей груди так неожиданно, что я оторопел. Что ей надо от меня?.. Соскучилась по мужской ласке? Или захотела найти во мне защиту от какой-то подстерегающей ее опасности? Только что подумав о случайной гибели Ястребка, я вспомнил и о случайностях, которые подстерегали и меня на войне. Однажды на колонну, в которой я шел, спикировал, строча из пулеметов, немецкий самолет, но я успел броситься за гранитный валун. Я остался в живых потому, что камень принял на себя всю очередь. Тоже случайность, что каменная глыба оказалась вблизи меня. Может быть, вот так и Агриппина Дмитриевна, пряча свою голову у меня на груди, увидела во мне нечто подобное той гранитной глыбе?

— Что же вы хотите? — не в силах избавиться от гнетущих видений, подавленно спросил я.

— Войдите в мое положение, — подняв голову и заглядывая мне в лицо, попросила она.

— Считайте, я в вашем распоряжении…

— Спасибо, — протянула Агриппина Дмитриевна, решительно заключая: — Хочу видеть его.

— Кого же?

— Да вы, конечно, не знаете — Алексея! Он должен быть здесь, а вот… Не едет.

— Кто?

— Он… Муж мой… Как я себя ненавижу!

Ее можно было принять за человека с расстроенной психикой.

— Обещал ведь… И телеграмму прислал… Не иначе раздумал к ничтожеству ехать…

— Не казните себя, дорогая Агриппина Дмитриевна! Зачем так отчаиваться? — утешал я бедную женщину. — Если обещал, приедет… Куда денется?

— Обещал?.. Конечно обещал!.. Он должен увезти меня отсюда. Вы тут новый человек… Дайте совет: как быть?.. Не я, а он первый написал…

У человека горе, и, если он им поделился с тобой, помоги делом или хотя бы мудрым словом. И я сказал с сердечной искренностью:

— Так стоит ли отчаиваться? Известно, по закону любви первым приходит тот, кто сильнее любит. Вам надо радоваться… И ему, надо думать, нелегко.

— Да, трудно быть первым, — в раздумье согласилась она. — Это так…

Вдали раздался короткий звук судовой сирены, потом еще и еще раз.

— К сожалению, рядом с законом любви есть и закон подлости, — сказала она и будто бросила в меня камень. — Верите, что такой закон существует? Я верю!.. Алексей еще вчера должен был приехать. У него ведь тоже есть машина, что-то случилось с ним… по этому самому закону… подлости.

Глубина ее тоски и сила предчувствия казались безмерными. Я готов был выполнить любую просьбу этой женщины, доверившейся мне в самом своем сокровенном. И припомнилось: точно в таком же безудержном порыве когда-то в войну обратилась ко мне за помощью чужая женщина. После многодневных кровопролитных боев наши войска вошли в Кенигсберг. Я не скоро понял, чего та чужая женщина хотела от меня. Она бросилась ко мне на шею прямо на улице: «Официр!.. Официр!..» Наконец я с трудом разобрал в ее лепете: во время боя обрушилось здание, в подвале засыпаны ее дети. Она звала откопать их. Тогда все мы, я и мои солдаты, хорошо знали, что на нашей земле делали фашисты. Может, она жена, сестра или дочь одного из тех разбойников. Но мы даже не подумали об этом, мы не уничтожаем тех, кто не держит в руках против нас оружия. Мы — не фашисты: не убивали раненых и детей, даже кормили их из своего солдатского котелка, голодных, беспомощных, сочувствуя им. Однажды мое подразделение осталось без ужина, отдав его жителям одного из занятых нами вражеских селений… И мы быстро разобрали завал, передав на руки немецкой женщине ее детей.