Купавна - [52]

А в остальном… Что ж, вижу, пришло время (нет, не тебе — мне самому) поговорить с самим собой о том, что вроде бы улеглось по полочкам и должно предстать перед судом совести.

Ну так знай же!

Однажды, еще в сорок первом, после бомбежки я наткнулся на строевого коня с распоротым животом. Умное животное не шевелилось, лишь едва поводило ухом и… плакало. Да-да, крупные слезы катились из его глаз, точно преисполненных мольбой: «Человек, я верно послужил тебе. Видишь, я больше не встану. Отдай мне свой долг, избавь от боли — пристрели!» И я тогда не смог поступить иначе: взвел пистолет, выстрелил коню во вздрагивающее ухо. В том случае было все по необходимости: госпиталей лошадиных на фронте поблизости не встречается, а даже и был бы какой — дотащить ли солдату такой груз?! Тут же…

Много позднее я понял: люди с характером Степана умеют здраво оценить любую крайность, находят мужество пустить в себя пулю, как необходимость, скажем, чтобы живым не сдаться врагу. Я понимал и то, что у моего друга осколками бомбы были перебиты все косточки.

Степан, впадая в беспамятство, нещадно ругал врагов, звал маму и… Дусю Гончаренко. Его могучее сердце, с детства закаленное спортом, не тронутое осколками и пулями в прошедшем бою, вопреки сознанию обреченности, продолжало биться, боролось за жизнь. И я верил, что он будет жить, нужно только доставить его скорее врачам.

Скорее?! Но ведь мы оказались в тылу врага! Мимо нас, обтекая высоту, двигались фашистские танки. Я готов был принять бой, но нас никто не замечал: высота с нашим бывшим НП перестала интересовать врага. Что я мог сделать?

Степан умер под вечер на моих руках.

Похоронил я друга и до глубокой ночи просидел у могилы, пока не полил дождь. Тогда о себе вспомнил. Кликнул Найду, а ее и след простыл… Под покровом ненастной ночи решил продвигаться в сторону фронта.

Шел всю ночь. Под утро забрел в какую-то ложбину. Вздыхал под ногами волглый мох. Насторожился, почувствовал врага в кустарнике. Оба затаились: кто кого переждет. Немец не выдержал, что-то сказал по-своему и прямо на меня пошел, в мои лапы.

Я думал, он один. Грубо «работал», матюкался даже, когда мы насмерть схватились. Он уж подо мной лежал, набросилась тут целая свора фрицев. На засаду, видно, напоролся я. Ну и повели меня в плен… На петлицах моей гимнастерки малиновые кубари. Знал, конечно, что с командирами в плену поступают жестоко. Что ж, пусть узнает фашист, умеют достойно умирать красные командиры. И все документы при мне были — полная характеристика личности. Но обрадовался тому, что партбилет Степана я припрятал, вместе с памятной запиской положил в патронный ящик, зарыв его под сосной неподалеку от могилы.

Мне завязали тряпкой глаза, посадили в машину и повезли. Ехали недолго, разумеется, во вражеский тыл. Когда остановились, рук не развязав, втолкнули в какой-то закуток. «Господи, ишо один!» — воскликнул кто-то. «Скорее развяжи мне руки» — попросил я. «Чичас, чичас, милай».

Он долго возился с моими руками, и, когда они стали свободными, я сорвал с глаз своих вонючую повязку. Увидел: нахожусь в чулане, кроме меня еще двое задержанных.

В единственное оконце, в которое головы не просунуть, проливался солнечный свет. Я оглядел товарищей по несчастью. Они были в гражданском, один почти старик, другой помоложе, но тоже с заросшим лицом, бородатый. Не одежда на них — сплошные лохмотья.

Я присел напротив оконца, у самой двери. Прислушался: где-то за стеной едва слышно стрекотала пишущая машинка. В сенях, поскрипывая половицами, кто-то мерно прохаживался, не иначе часовой.

«Кто вы такие?» — спросил у задержанных.

Они оказались из местных жителей — колхозники непризывного возраста. Старший, Антяшев, который развязал мне руки, прилег на полу, устланном соломой, а младший Никифор Приблуда, сидел по левую от меня руку, втянув в плечи голову, словно ожидая удара. Их обвинили в укрывательстве партизан и посулили расстрелять, если не покажут тайную тропу к ним.

Никифор Приблуда вдруг стал на колени, истово крестясь и шепча молитвы. «Верующий?» — спросил я. Он лишь тяжело вздохнул. За него ответил Антяшев: «Кто ж его знает. После вчерашнего стал не в себе. В церкву, бывалочи, из-за ради интересу ходил, а тут…»

Тебе ли, дружба, не знать о том, что делали гитлеровцы с нашими людьми?! Известно, они не просто расстреливали и вешали, а казнили по-своему: издевались над ребенком на глазах матери, могли затолкать в петлю жену на глазах ее мужа, подвешивали вниз головой… Недавно я приобрел книгу «СС в действии». Это документы о самых чудовищных преступлениях германских фашистов. Каких только видов дьявольского садизма не оставила на века в назидание потомкам история минувшей войны! Мы, фронтовики, в то время знали о казни Зои Космодемьянской. Нам были известны ее предсмертные слова: «Эй, товарищи, что смотрите невесело?! Будьте смелее!.. Мне не страшно умереть. Это счастье умереть за свой народ!» Эту девушку, прежде чем повесить, подвергали ужасным пыткам, но она не сломилась. Каким же пыткам подвергли фашисты Никифора, что сломило волю этого мужика?