Культуры городов - [88]
Однако такая тревожная картина наблюдается не только в развитии центральных районов, но и в розничной торговле конца XX века в целом. Универмаги исчезают даже на окраинах города, куда мобильных потребителей привлекают парковками, – их здания пустеют, заполняются блошиными рынками или же передаются в собственность местным органам управления и становятся учебными заведениями, библиотеками или офисами госучреждений. Оставшиеся в центре универмаги патрулируют охранники и опасающиеся краж торговцы. Товары подороже пристегивают к полкам железными цепями; на примерку можно брать не больше одной пары обуви. Покупатели на машинах отправляются в пригородные торговые центры, где надзор тоже повсеместный, однако ощущается не так отчетливо.
В дополнение к превращению центральных районов в гетто и упадку универмагов, на покупательское поведение серьезно повлиял начавшийся в 1980-х годах экономический спад. Семьи, для которых покупка товаров по сниженным ценам – это уже не хобби, но жизненная необходимость, закупаются в разного рода «скидочных» магазинах и магазинах-складах, где большие объемы «немарочных товаров» продаются без надлежащей упаковки, а также в лавках «все за 99 центов» или «некондиционные товары», где ширпотреб продается по самым низким ценам. Подобно тому, как снижение доверия американцев к стандартизированной ценовой политике и традиционным формам торговли привело к упадку универмагов, так и «Вулвортс»[52] подкосили магазины, которые обещали обвал цен и делали специальные предложения.
Конкуренция между различными формами розничных продаж привела к небывалому увеличению их количества в попытке приспособиться к новым условиям. В 1970-х годах универмаги переделали свои поделенные на ячейки отделов площади в специализированные бутики с дизайнерскими лейблами. В «богатых» 1980-х расцвели, а в упадочных 1990-х завяли специализированные магазины одежды. Фирмы, торгующие по почте и на дому, увели покупателей из магазинов. Однако ключевым является тот факт, что из-за повышенного внимания к цене покупатели стали как никогда мобильны и готовы опробовать различные марки, магазины, формы и социальные практики торговли. Розничная торговля – это текучее, постоянно изменяющееся поле деятельности, и, хотя это утверждение нередко связывают со специализированным «нишевым» маркетингом, оно, тем не менее, верно для всей отрасли. Образ и впечатление от вещи, розничного товара, магазина и даже непосредственного опыта покупки меняется в зависимости от того, кто, где и когда эту покупку совершает.
Пока сфера розничной торговли претерпевала изменения, очередные волны эмиграции из Азии, Африки и Латинской Америки привели на городские рынки новых покупателей и предпринимателей. Поскольку большинство недавних иммигрантов селятся в крупнейших городах, а денег у них немного, они переполняют уже существующие «этнические» районы, как белые, так и черные. Они создают новые пространства этнической идентичности (маленькие Гаваны, Одессы, Камбоджи и пригородные Чайнатауны) и включают новых людей в существующие схемы разделения труда. Выходцы из Кореи и (Ост-)Индии часто сменяют еврейских владельцев магазинов в районах, где живут люди с низким уровнем доходов. Они же пользуются услугами итальянских и еврейских оптовиков, пока не выстроят собственную сеть поставщиков. Иммигрантами со всего мира полнится и армия уличных торговцев. На Фултон-стрит в центральной части Бруклина и на манхэттенской Пятой авеню выходцы из Западной Африки продают поддельные «ролексы» и шарфики «дорогих» марок. На 53-й улице, в одном квартале от Музея современного искусства МоМА, они продают предметы африканского искусства, напоминающие экспонаты музейной коллекции, а на 12-й улице в Гарлеме торгуют поделками для туристов.
Рядом с продуктовыми магазинами на Канал-стрит китайцы торгуют замороженными креветками и сушеными грибами. Выходцы из Центральной Америки развозят тележки с хот-догами по всему городу. Вызывая негодование владельцев магазинов на этнических торговых улицах, многие из которых сами – итальянцы, китайцы, афроамериканцы или арабы (которые, как правило, оказываются сирийскими евреями), уличные торговцы из иммигрантов создают нечто напоминающее образ рыночных улиц третьего мира. Иммигранты также задействованы на не вполне легальных рынках. Они участвуют в уличной торговле как разрешенными, так и нелегальными товарами, то есть в деятельности, и без них процветавшей в бедных районах города. Кто-то торгует краденым. Бедные русские иммигранты стоят вдоль Брайтон-Бич- авеню с мешками личных вещей и предметов домашнего обихода в надежде продать их или обменять. Отдельные кварталы и целые торговые улицы находятся на перепутье между устойчивой этнической идентичностью, разнообразием и изменениями.
Все это не обходится без политических конфликтов. В Нью-Йорке и Лос-Анджелесе корейские владельцы магазинов вызвали волну бойкотов и демонстраций своим неприязненным отношением к клиентам-афроамериканцам[53]. Страсти разгораются из-за языковых барьеров, взаимных подозрений и недовольства ещё одной этнической группой, к которой принадлежат новые владельцы магазинов, предпочитающие нанимать таких же иммигрантов, как они, – азиатов или латиноамериканцев. Уличные торговцы в свою очередь жутко раздражают владельцев магазинов, которые оказывают давление на полицию с целью ужесточения местных правил, регулирующих уличную торговлю. Программа по возрождению района угрожает улучшить имидж местных торговых улиц и становится таким же жупелом, что и джентрификация. Даже в бедных и рабочих районах организации местных торговцев используют наработанные схемы для усиления своего влияния на торговых улицах. Как и владельцы более дорогих объектов недвижимости в центре города, в учреждении бизнес-инициатив по развитию района (БИРРов) они видят способ восстановить безопасность и цивилизованность. Их права на улицу связаны, опять же, с этносом, классом и общественной культурой, которые они представляют.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.