Культуры городов - [86]
Как и в воспоминаниях Казина о Браунсвилле, в мемуарах Лорд отчетливо ощущается чувственное отвращение, а также указания на изменения в расовом составе. Однако упадок и расовые изменения для черной женщины и белого мужчины имеют совершенно разные значения: если для Казина переход от евреев к черным означает еще более глубокое падение, то для Лорд он же означает путь к равноправию.
Кроме прочего, Лорд описывает регулярные домогательства белого владельца магазина на Вашингтон-Хайтс, недалеко от Гарлема, что для юного покупателя женского пола представляет собой еще один вид опасностей, подстерегающих на местных торговых улицах. Владельцем был «белый мужчина со слезящимися глазами и похожим на неполучившееся желе животом, который свисал из штанов» (1982, 49). Он продавал читаные комиксы и, предлагая обычный эротически нагруженный обмен услугами, одновременно очаровывал автора своим товаром и отталкивал своей внешностью и вечной сигарой:
«Дай-ка я тебе подсоблю, дорогуша, так тебе виднее». И я чувствовала, как его похожие на сосиски липкие пальцы обхватывают талию и тянут меня сквозь тошнотворный слой сигарного дыма к верхней полке, заваленной комиксами про Багз Банни и Порки Пиг. …Когда он наконец разжимал пальцы и опускал меня на долгожданный пол, я чувствовала себя замаранной и напуганной, как будто поучаствовала в каком-то грязном и непристойном ритуале.
Взамен она получала еще один комикс бесплатно – неплохое вознаграждение для девочки, чьи родители считают каждое пенни.
Даже мой почти сверстник, писатель Джон Эдгар Уайдмен, выросший, как и его мать, в Хоумвуде, историческом черном гетто Питтсбурга, воспринимал специфическое устройство торговых улиц черных районов как культурно близкую среду даже в незнакомом городе. Когда в 1959 году Уайдмен, поступив в Пенсильванский университет, переехал в Филадельфию, он и его немногие чернокожие однокурсники «колесили на автобусах по Фили в поисках мест, похожих на родные, таких как угол Фрэнкстаун и Брастон в Хоумвуде. Чтобы там были бильярдная, парикмахерская, закусочная, магазин пластинок, чтобы туда-сюда расхаживали разряженные во все цвета радуги негры, останавливаясь поболтать на углу» (Wideman 1984, 32). В итоге они «нашли Южную улицу. Прямо за мостом, если не торопишься, можно и пешком дойти. Это было максимально отдаленное от университета и максимально приближенное к дому место в Филадельфии. Другой мир». Спустя тридцать – сорок лет Уайдмен по-своему переживает опыт, знакомый еще Честеру Хаймсу и Лэнгстону Хьюзу, а до определенной степени и их современникам из еврейских иммигрантов. Чтобы найти себя в городе, нужно найти «дом»; построенная на различиях идентичность воспроизводится как реальной сегрегацией, так и ощущением сегрегации, а также сходством этнических торговых улиц.
Примерно в то же время, когда я уехала из Филадельфии и с 11-й улицы, мать Уайдмена стала замечать приметы упадка Хоумвуда. Упадок состоял не столько в изменении расового состава, сколько в деформации когда-то устойчивого сообщества принадлежащих к рабочему классу чернокожих. В небольших магазинах на торговых улицах, вероятно, тоже создавалось впечатление затягивающейся петли, по выражению Уайдмена, однако сам он выбрал пример супермаркета, отделения крупной сети, в котором по идее должны были поддерживаться четкие стандарты чистоты и централизованного управления. «Некоторые симптомы были неявные и проявлялись постепенно. Так постепенно умирал супермаркет A&P. Сначала перестали мыть полы. Потом перестали заполнять полки. Среди покупателей становилось все меньше белых. Треснувшее стекло витрины так никто и не заменил. Когда они наконец закрылись, то объявление об этом повесили поверх расходящейся, заклеенной скотчем трещины» (Wideman 1984, 75).
В этом воспоминании также слышится сожаление о «мире, который мы потеряли». Вне зависимости от ассортимента торговой улицы и степени сегрегации этнической группы в других торговых точках, с 1960-х годов уровень торговых улиц и получаемого на них опыта стал постепенно снижаться. «Это был центр всего юго-востока города, – говорит Кертис Стронг – профессиональный боксер, чемпион штата Иллинойс и герой видео, снятого социологом Лоиком Ваканом, в котором они беседуют о 63-й улице в Чикаго. – В 1960-х это было самое оживленное место. Здесь было все, что хочешь… [Был] супермаркет A&P, «Бастер Браунс» [крупная сеть магазинов детской обуви], “Макдональдс”».
Эти воспоминания подводят нас к недавней истории. В 1960-х годах мы вошли в новый период – период постмодернистского города, или, иначе говоря, период упадка, переустройства и точечного восстановления современного города. Все это произошло на фоне долгосрочного развития пригородов и перемещения туда из старых городов капиталовложений, офисной занятости и наиболее развитых и современных предприятий. Однако основным вопросом в общественной дискуссии о городах Америки в тот период стала связь между расой и экономическим упадком и приравнивание «проблемы городов» к «негритянскому вопросу» (Beauregard 1993, ch. 7). И это изменение дискурса выразилось не только в перемещении населения и рынках жилья, но и в трансформации целых районов и местных торговых улиц. После массовых беспорядков середины-конца 1960-х годов белые владельцы магазинов и покупатели покинули районы, которые поколение, а то и два иммигрантов и их детей называли своими. Опасались ли они поджогов, расправы, или краж, или потери социального статуса, или просто физического контакта – так или иначе, люди уехали. Этнический состав многих торговых улиц поменялся достаточно резко. «Гетто» распространилось на мой район на севере Филадельфии, и 11-я улица – как когда-то улица Маршала, куда мои родители ходили за покупками еще детьми, – осталась лишь в детских воспоминаниях.
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.