Культуры городов - [85]
Такие ограничения усложняют структуры торговых улиц в черных гетто: они для «социальных низов», так как там продаются дешевые товары, и они «этнические», поскольку обслуживают определенную культурную группу. По тем же причинам такие места являются региональными центрами коммерции, поскольку здесь закупается все черное население города и окрестностей, и в то же время – районными торговыми улицами. Седьмая авеню или 125-я улица в Гарлеме, Саут-Стейт-стрит в Чикаго и Пенсильвания-авеню в Балтиморе – все это центры этих городов для афроамериканцев. Там проходят лучшие «черные» развлекательные мероприятия, складываются центры политической организации и информации. Такое разнообразие при использовании этого пространства стирает границы между социальными верхами и низами чернокожего населения, между развлечением и реальной опасностью, между днем и ночью. «То было время расцвета Саут-Стейт-стрит», – пишет в своей автобиографии Лэнгстон Хьюз о местах недалеко от Чикаго-Луп, какими он увидел их в 1916 году (Hughes 1940, 33):
Это была кишащая неграми улица с десятками театров, ресторанов и кабаре. Веселье от заката до рассвета. В полночь здесь было как днем. На улице было полно рабочих, картежников, проституток, сутенеров, проповедников и грешников. Дома по обе стороны улицы были перенаселены. Приличного жилья вы бы не нашли ни за какие деньги. Город наводнили спекулянты, гангстеры, головорезы.
Даже более будничная торговая улица местного масштаба – 145-я на западе Гарлема – была куда разнообразнее похожих пространств в еврейских мемуарах, даже браунсвилльской Питкин-авеню. Американская поэтесса карибского происхождения Одри Лорд (Lorde 1982, 50) вспоминает, как ходила с двумя сестрами – «три маленькие черные куклы с коленками, отмытыми до блеска, и тщательно заплетенными косичками» – по 145-й улице в конце 1930-х:
Мы пыхтели на подъеме, и на пути у нас были: бар «Звездная пыль», «Парикмахерская Микки: холодное и горячее выпрямление волос», бар «Гарлем-Боб», кафе «Мечта», парикмахерская «Свобода», и сигарный магазин «Оптимо». …Там был «Продовольственный магазин тетушки Мэй» и» Магазин женской и детской одежды у Сэди». Был бар «Китайское рагу» и баптистская церковь Миссии Шилоха, выкрашенная в белый цвет с витражными окнами по фасаду, магазин пластинок с пристегнутым цепочкой большим радио на входе, из которого доносилась музыка, задающая ритм согревающейся утренней улице. А на углу с Седьмой авеню, пока мы, взявшись за руки, ждали зеленого светофора, из темной прохлады за створками дверей «Полуденного салуна» до нас доносились таинственные и притягательные ароматы сдобы.
В различных названиях магазинов читается и корпоративная идентичность (сигары Оптимо), и частная собственность (тетушка Мэй, Сэди), и афроамериканская история (парикмахерская «Свобода»), и связь между этносом и сегрегацией (выпрямление волос и баптистская церковь), и местный китайский ресторан, в те годы куда чаще встречавшийся на Манхэттене, чем в любом другом городе Америки. Кроме прочего, такое разнообразие предполагает другое представление о «выходе в город». Это далеко не только торговая улица, здесь явственно присутствие мужчин – мужчин, которые не заняты днем, потому что работают ночью или не работают вовсе. Мужчины ходят в церковь, слушают поп-музыку, выпивают в барах. На еврейских торговых улицах, если это не хасидский район, мужчин не так много. В моем районе в послевоенные годы большинство женщин занимались исключительно домашним хозяйством. Во времена Казина и Саймон многие женщины брали надомную работу на текстильных фабриках. Черные женщины, напротив, трудились домработницами, в магазинах, ресторанах, а потом и в офисах. В будни они не могли ходить за покупками. Тем не менее, черные женщины были важными клиентами для местных магазинов. Одри Лорд с воодушевлением описывает, каким авторитетом пользовалась ее мать, что обусловливалось отчасти характером, ее статной фигурой, отчасти – ее убедительным исполнением семейной роли добытчицы продовольствия в местном контексте на соседской торговой улице.
Незнакомые люди обращались к ней у мясных рядов на рынке и спрашивали ее мнения относительно свежести мяса, его вкусовых качеств и годности для приготовления таких-то и таких-то блюд, и мясник, уже вне себя, тем не менее дожидался, пока мама выскажет свое мнение, естественно, критическое, но вместе с тем вполне уважительное. Незнакомые люди доверяли моей матери, и я понятия не имела почему, но от этого она казалась мне куда более могущественной, чем была на самом деле (Lorde 1982, 17).
Возможно, на торговых улицах происходил еще и такой вид обмена: выполняя роль домашней хозяйки, женщина становилась примером для девочек и укрепляла свой авторитет вне дома, в общественном пространстве, среди торговцев (см. также: Ewen 1985). Возможно, это воспоминание делает Одри Лорд ближе к Кейт Саймон, а в чем-то и к матери Вальтера Беньямина, и к моей.
При этом на торговых улицах своего района Лорд испытывает двойное давление: и как чернокожая, и как девочка.
В 1936–1938 годах 125-я улица между Леннокс и Восьмой авеню, позднее ставшая торговой Меккой всего черного Гарлема, была еще смешанной в расовом смысле территорией, управление и попечительство над которой находилось главным образом в руках белых владельцев. Были магазины, куда черных покупателей пускали неохотно, в других не было ни одного черного продавца. Даже там, где были готовы взять у нас деньги, это происходило с оговорками, да и брали часто слишком высокую цену. (Именно против этого выступал Адам Клейтон Пауэлл-мл., когда пикетировал и призывал к бойкоту рынка Блюмстейна и Вейсбеккера в 1939 году, пытаясь, небезуспешно, добиться трудоустройства черных на 125-й улице.) На улицах царило напряжение, как всегда в расово неоднородных переходных зонах. Помню, как еще совсем маленькой девочкой я съеживалась от специфического звука, хрипло-резкого гортанного скрежета, потому вслед за ним на моей курточке или ботинке часто оказывался гнусный сгусток серой мокроты. Мама стирала их обрывками газеты, которые всегда носила с собой в сумочке (Lorde 1982, 17).
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.