Культуры городов - [84]
[50]. На Тремонт к западу от Третьей улицы располагался замечательный магазин «все за…» с радужными браслетами и золотыми горшочками (1982, 3).
Удаленные от нас в пространстве и времени воспоминания Беньямина, Казина и Саймон могут многое рассказать о реальном производстве различий на улицах города. Беньямин был вхож в центральные и наиболее благополучные городские пространства по праву наследования; Саймон и Казин заслужили это право, поступив в университет и занявшись интеллектуальной деятельностью. Все они покинули дома своего детства: Беньямин легко передвигался по улицам Парижа; Саймон и Казин переехали на Манхэттен. Финал у всех был разный: Саймон умерла, Казин написал свои мемуары, Беньямин покончил с собой в Европе во время Второй мировой войны, не желая или не имея возможности бежать от нацистов. И тем не менее их воспоминания по-прежнему интересны. И хотя услуг по кошерному ощипу курицы на нашей 11-й улице не предлагали, этническая идентичность районов Саймон и Казина во многом пересекается с одинаковыми различиями или отличительной одинаковостью моей более светски ориентированной торговой улицы. В центре Филадельфии тоже есть патрицианская архитектура и буржуазные интерьеры, о которых писал Беньямин, и, несмотря на различный опыт, наши субъективные карты города во многом схожи. Воспоминания Беньямина о центре Берлина пробуждают во мне эхо социальных амбиций, которые овладевали мной во время покупок на Честнат-стрит и прогулок по площади Риттенхаус.
В примерно совпадающих по времени воспоминаниях афроамериканцев фигурируют те же места, что и у Казина с Саймон: дом, школа, церковь (чаще, нежели синагога), районная библиотека, иногда первая работа. Но есть и весьма существенные различия, истоки которых не в замкнутости этого сообщества, а скорее в отсутствии допуска в другие. Чернокожие авторы вспоминают, как в городах Среднего Запада и на севере США их не принимали в школы, где практиковалась расовая сегрегация, или же они были единственными чернокожими учениками в своих классах. Они вспоминают парадоксы своих торговых улиц, когда все магазины в черных районах принадлежали белым и работали в них тоже белые, – ситуация, практически исключающая близкие отношения, которые складывались у нас на 11-й улице. Их опыт поездок в центр обусловливался не только классовой принадлежностью и финансовым состоянием, но и расовой сегрегацией. У афроамериканцев было меньше, чем у белых, возможностей устроиться на летнюю работу, а в некоторые магазины их просто не пускали. Еще с 1820-х годов некоторые улицы черных районов стали опасными, а высокий уровень преступности сочетался здесь с нищенским существованием, условия для которого создали и поддерживали представители других этнических групп.
Писатель Честер Хаймс, хоть и родился в семье представителей среднего класса, первые годы своей взрослой жизни занимался мошенничеством, воровством и сутенерством. Как и у Вальтера Беньямина, его знакомство с улицей началось с коммерческого обмена и романтизированного взгляда на проституцию. И вот он выбрал жизнь улицы. Однако, в отличие от Беньямина, Хаймс не может удовлетвориться ролью фланера. Он выстраивает свою идентичность, акцентируя невозможность уйти от уличной жизни и связанного с ней опыта, с которым Беньямин не только не был знаком, но едва ли мог себе представить. Ярость Хаймса не позволяет ему отмежеваться от района детства, как это сделал Казин: он вынужден отождествлять себя с другими афроамериканцами и с улицами своего района. Он вспоминает, как в 1926 году, будучи подростком, гулял по Кливленду (Himes 1990, 18):
Сковил-авеню шла по краю черного гетто от 55-й до 14-й улицы. Это были самые жуткие трущобы, которые я когда-либо видел. Однажды полицейские посчитали, что по 40 кварталам, выходящим на Сковил-авеню, единовременно курсировало порядка 1500 проституток. Это были черные шлюхи, как правило, за тридцать, безвкусно одетые, покрытые шрамами, с помутненным рассудком, часто беззубые, больные, нищенствующие. Большинство чернокожих мужчин района жили на заработанные шлюхами деньги или грабили их клиентов – «ханки». Они играли по мелочным ставкам, дрались, пили ядовитого «белого мула», резали друг друга и помирали в канаве.
Спустя несколько лет Хаймс занялся историей Кливленда и раскрыл факты соучастия белых в создании этого района. Белые владельцы сталелитейных заводов нанимали неквалифицированных рабочих из Восточной Европы, которых называли «ханки» или венграми. Они приезжали в Соединенные Штаты без жен и детей и нередко пользовались услугами афроамериканских проституток, создавая таким образом базу для занятости местных женщин, тогда как черных мужчин нанимали только в качестве штрейкбрехеров. И пусть эти сведения помогли Хаймсу лучше понять свой район и его историю, – боль, которую испытываешь, когда вместо районной торговой улицы у тебя Сковил-авеню, никуда не денется.
И какой бы страшной ни казалась улица, каким бы богатым ни был культурный капитал отдельных людей, место всех чернокожих было в черном гетто, поскольку в другие общественные места они не имели доступа. В том же 1926 году, будучи студентом Государственного университета Огайо в Коламбусе, Хаймс ходил «на все черные мюзиклы на Уоррен-стрит, пролегавшей в квартале от Лонг-стрит, которая шла через самые мрачные трущобы черного гетто. На Уоррен-стрит черные братья так часто убивали друг друга по тому или иному поводу, что улицу стали называть Бирманская дорога» (1990, 26). Отчего же студента университета так тянет в гетто? «Во всех кинотеатрах центра Коламбуса и белых районов черных либо пускали только на балкон, либо не пускали вовсе. Черных не обслуживал ни один ресторан с белыми клиентами, даже рядом с Государственным университетом Огайо. И, проходя мимо, я всегда внутренне напрягался» (1990, 26).
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.