Культуры городов - [105]

В 1970-х гг. кризисы самых могущественных городов и крупнейших производств впервые заставили американцев почувствовать себя слабыми. Если война во Вьетнаме подорвала широко распространенную уверенность в американском военном могуществе, то бюджетный кризис в крупнейшем мегаполисе страны – Нью-Йорке – создал впечатление, что наши города стоят на зыбучих песках. Когда сталелитейные и автомобильные производства признали свое поражение в конкуренции против иностранных компаний и уволили тысячи рабочих, изменились и выстроенные вокруг заводов ландшафты власти. В то же время наиболее бедные слои населения сосредоточивались в больших городах; и ощущение, что города стремительно выходят из-под контроля, заставило городские власти пойти на увеличение зависимости от бизнеса. Появившиеся в 1970-х годах частно-государственные партнерства в 1980-х привели к усилению влияния частного сектора, а в 1990-х трансформировались в БИРРы, которые стали управлять общественными пространствами.

Эта история иллюстрирует связь между аспектами, в самом непосредственном смысле определяющими структуру власти, – и направления эти серьезно угрожают внешнему виду и ощущению, если не самому существованию современных городов. Вот эти аспекты:

– дизайн и контроль над общественными пространствами,

– симбиоз визуальности и власти;

– смыслы и использование культуры.

Ключом к пониманию этих аспектов является Брайант-парк, который на протяжении всего XX века был и остается испытательной площадкой для едва уловимых, а иногда и вполне ощутимых практик контроля. Это микрокосм параллельного развития культурных стратегий и средств безопасности как способов сдерживания социального разнообразия. Это место, которое, подобно «Сони-плаза», многие из нас открыто ненавидят, а втайне любят, и наоборот. Брайант-парк заставляет меня бороться с демонами перемен в собственном сердце. Он представляет собой настолько изменившееся общественное пространство, что мы не можем более воспринимать его как нечто само собой разумеющееся.

Да и знает ли кто-нибудь в наше время развлечений, безопасности и розничной торговли, что такое парк? Недавно был представлен план устройства парка на берегу Гудзона, при этом жители расположенных рядом кварталов Нижнего Манхэттена выступили против, заявляя, что городские и федеральные власти поддерживают создание парка Больших денег, который будет разбит согласно рекомендациям строительных корпораций и крупных предпринимателей. Официальный план действительно предполагал строительство торговых центров и развлекательных комплексов на бывших мусорных отвалах и перестроенных волноломах. Как сказал один из протестующих местных жителей, инженер-строитель по профессии: «Я вырос в парках. Я знаю, что такое “парк”, – это открытое пространство и деревья. А не закрытое пространство и гигантские торговые комплексы». «Давайте начнем с очевидного. Парк – это трава, деревья, скамейки, открытое пространство и игровые площадки. Парк – это не 1000 квадратных метров под рестораны и еще столько же под сетевые магазины, комплексы развлечений и спортивные клубы», – заявил другой активист (Villager, December 7, 1994, 1).

Эти активисты противопоставляют великие общественные пространства XIX века, такие как Центральный парк, или XX века, такие как Таймс-сквер, общественным пространствам, сформировавшимся под влиянием стиля 1990-х. Брайант-парк, Диснеймир и «Сони-плаза» завладели коллективным воображением при помощи администрирования пространства и колонизации времени. Они истощили представления о том, каким может быть общественное пространство: это визуальный образ цивилизованности, поставленный в жесткие рамки коммерческого потребления.

В настоящий момент более половины населения США живет за пределами больших городов. При этом общественные пространства городов привлекают пристальное внимание, поскольку они являются горнилом национальной идентичности. Определяющие характеристики городского общественного пространства – близость к центру, разнообразность, общедоступность – посылают соответствующие сигналы национальной идентичности, которая в ближайшем будущем станет более социально и культурно разнообразной. В Нью-Йорке, к примеру, средний ежегодный уровень иммиграции поднялся с 78 300 человек в 1970-х до 111 500 человек в 1990-х годах (New York City Department of City Planning, 1995). Такие страны, как Мексика, Бангладеш, Пакистан, Египет, Нигерия и Гана, которые никогда не были широко представлены даже в космополитичном населении Нью-Йорка, сегодня становятся «новыми игроками» на иммиграционном поле города. Как выходцы из этих стран вписываются в общество? Как каждый из нас, оказавшись в позиции морального авторитета по отношению к вновь прибывшим, приспосабливается к неизбежным с ними контактам? Каким лицам мы доверяем? В конечном счете все это сводится к вопросам культуры. Но простых ответов тут нет. Ведь изменились как культурные стили, так и сами правила употребления понятия «культура».

Культура: смыслы

С 1980-х годов культура определенно стала полем жестоких столкновений и борьбы, которую ранее рассматривали как политическую или экономическую. Это говорит о революции идеологической и поведенческой – но это революция без сверхзадач, движений или смены власти. Судя по реакции на политиков, люди чувствуют, что центр разваливается – будь то центр города, семьи или непосредственного общения – и они остаются без какой-либо защиты. Дискурс равенства расширяется новыми социальными группами, выдвигающими новые требования. Как и во всех современных революциях, эта ломает нормы приличия; никто не знает, как с кем разговаривать. А места воспроизводства изоляции, которые раньше стояли на страже неоднородности, – школы, музеи, «свои районы», пригородные поселки – все сейчас в осаде. Было бы очень кстати иметь общие для всех смыслы культуры, которые помогли бы нам понять, а может быть и найти выход из сложившегося кризиса. Но в том-то и проблема. От феминизма до расизма, от мультикультурализма детского сада до академического постструктурализма – правила культуры изменились повсюду.