Культуры городов - [107]

Илл. 46. Соблюдаем порядок на Фултон-молл: будка службы безопасности и полицейские в униформе на улице. Фото Alex Vitale

И все же у городов есть нечто общее, и это «символическая экономика» – беспрерывное производство символов и пространств, которое придает смысл и наполняет содержанием этническую конкуренцию, расовые изменения, а также обновление и упадок окружающей среды. Несмотря на то что строительные корпорации, их архитекторы и члены общественных комиссий обладают значительными полномочиями и ресурсами, механизмы символической экономики не запускаются в одиночку. На самом деле с 1970-х годов наблюдается превосходство культуры, несмотря на отсутствие общего перспективного видения, которое проявляется в том числе и в конкуренции за право представлять различные культуры. С тех пор мы наблюдаем конец института городского планирования, бессилие старых элит в деле регулирования повседневной городской жизни и беспрецедентные споры вокруг того, что и где нужно (или не нужно) построить. Между визуальной культурой, важность которой стремительно возросла с 1970-х годов, и отсутствием цельного ви́дения, необходимого для управления хаосом городской жизни, пролегла непреодолимая пропасть. И пропасть эта открывает возможности как для общедоступности, так и для обособления, как для элитизма, так и для демократизации.

Витальность символической экономики не способна скрыть бездну страха, сопровождавшего процесс фрагментации общественной жизни начиная с 1950-х годов. По мере того как страх символического насилия при контакте с чужими сменялся реальной опасностью насилия физического – грабежа, изнасилования, убийства, – эстетику общественного пространства стали диктовать условия «защищенности» и необходимость нанимать армии частных охранников. Но и этих стратегий недостаточно, чтобы заставить всех соблюдать приличия. «Мы можем поставить еще больше охранников, но их возможности все равно ограниченны», – жалуется Джордж Тулли, управляющий обувным магазином «Кинней» в [MetroTech] молле [в Центральном Бруклине], и добавляет, что в прошлом году ему «пришлось нанять собственных охранников, чтобы предотвратить новую волну краж» (New York Times, June 19, 1994). Именно когда общество становится таким опасным и непредсказуемым, и поднимается больше всего шума вокруг «общественных пространств». Это при том, что единого, всеобъемлющего ви́дения городского общества не существует, как не существует четкого представления о том, как согласовать нужды «общества» и требования «пространства» в символической экономике. Улицы, парки, музеи и многофункциональные коммерческие центры разрываются между идеологией общедоступности и ограниченным доступом: и то и другое – плоды эпохи модернизма. Группы местных активистов, представляющие «народ», требуют более широкого доступа в парки, тогда как представляющие «парки» природоохранные группы призывают ограничить их использование. Крупные девелоперы многофункциональных коммерческих центров утверждают, что торговых площадей будет не меньше, чем общественных пространств, которые они обещают построить в обмен на выделение земли под строительство, но люди при этом становятся все беднее, и поход за покупками становится для них все проблематичнее.

Даже беглый взгляд на общественные пространства города – торговые улицы, рестораны, музеи – выявляет важность художников и иммигрантов для текущего процесса определения городских культур. Едва ли кто-то станет утверждать, что это могущественные группы. И вместе с тем и те и другие настолько вовлечены в процесс развенчания принятых ранее представлений о городе, что именно они создают структурную рамку, через которую мы и наблюдаем жизнь общества. С одной стороны, обновлению городских районов часто предшествует появление художественных мастерских и галерей. «Назовем его РедХо?» – спрашивает заголовок статьи о возможном превращении полуразрушенного промышленного района Ред-Хук (Red Hook) на бруклинском побережье в арт-район наподобие манхэттенского СоХо (New York Times, May 8, 1994). С другой стороны, на том же бруклинском побережье, в Бэй-Ридж – районе, где до последнего времени жили практически только итальянцы и евреи, из-за выставленных на обозрение товаров на одной из торговых улиц местные жители стали называть ее «Восточный рынок». В городах с большим количеством иммигрантов их трудоустройство в ресторанах – нередко сетевых – имеет настолько массовый характер, что определяет структуру опыта похода в ресторан.

Насыщенность городов иммигрантами и всевозможными меньшинствами усугубляет смешение смыслов и представлений о городской культуре. В некоторых секторах коммерческого рынка, как, например, в музыкальном радиовещании, городская культура понимается как афроамериканская «культура гетто». Быстро сменяющие друг друга стили и язык хип-хопа, бумеранг подражания, летающий между тем, что «круто», и тем, за что «дают срок», – из всего этого складывается не лишенное иронии признание подлинности городской гетто-культуры. При этом улицу как источник городской культуры одновременно и эстетизируют, и боятся. Поэтому в процессе поиска определений городов и культур немало усилий тратится на то, чтобы подчеркнуть: между культурой гетто и городской культурой нельзя ставить знак равенства. Художественные музеи дают понять, что ключом к уникальной культурной роли городов обладают они, а не улицы. В дорогом ресторане в зале вас встретит, скорее всего, «европеец». Популистская культура таких коммерческих центров, как Таймс-сквер – потрясающего уличного театра, – представлена офисами и демонстрационными площадками корпораций по производству культуры. Уличные рынки, на которых торговали представители африканской, азиатской и латиноамериканской диаспор, перевели в помещения, чтобы подготовить улицы к приходу «настоящей» экономической жизни.