Культура растафари - [118]

Шрифт
Интервал

Или же слово «негр» выводят не от латинского «чёрный», а от реки Нигер, а та, в свою очередь, — от суданского и берберского корня, означающего «река», и лишь затем его стали-де путать с латинским словом.** Ю. бен-Джоханнан с горячностью (вообще, запальчивость в выступлениях по поводу происхождения названия, как если бы это имело судьбоносное значение, вообще присуща мифологическому типу сознания) доказывает, что настоящее имя континента — не Африка, а Алкебу-лан. Вообще перепады настроений относительно самоназвания чёрной диаспоры отражают смену притягательных образов и в высшей степени показательны для динамики культурного национализма. Уильям Уиппер ещё в 1835 г. выступил против слова «африканский» в названиях церквей, обществ и т. д., утверждая, что чёрные американцы «уже не африканцы». Чёрная интеллигенция середины XIX в. ещё не принимала «африканскую» историческую мифологию, разделяя образ «Африки» как чего-то низкого, дикого, позорного и доказывая, что они — негры, давно утратившие связь с Африкой. Впрочем, даже после националистического «афро-бума» 60-х презрение к Африке изредка проявляется в культуре гетто. В 70-е гг. фольклористы, собиравшие «дазнс» в Гарлеме, обнаружили, что расхожим ритуальным оскорблением в «дазнс» было: «Твои родители приехали из Африки!» (так, жители столичных Новых Черемушек обзывают друг друга «лимитой» и «деревней»).

Создание собственного образа как не «африканца», но «негра» преобладает вплоть до появления Гарви, принимавшего, правда, термин «негр», но уже в значении «сын славной Африки». Так, Теодор Форд излагал дело так: негры это потомки египтян, бежавших на Юг от персов, греков, римлян, арабов и прочих жестоких завоевателей, и живших себе мирно в Судане (Западном. — Н.С.) до самого конца XV в., пока менее цивилизованные африканские племена, ничего общего с неграми не имевшие, их не завоевали и не продали в рабство европейцам.[606]

Члены «Мавританского храма науки» считали очень важным, чтобы их называли «маврами», ибо «Эфиопия» якобы означает «разделение», «негр» «смерть», а «цветной» — «крашеный». Имя содержит мистическую силу, и переименование мавров в негров — это козни белых, это переименование лишило мавров силы.[607]

М. Гарви наряду со штампами традиционного почвенничества XIX в., которые, как уже отмечалось, не всегда являются признаком определённых взглядов, но стали непременным атрибутом националистической риторики, употреблял и противоположные, универсалистские штампы, как будто списанные у Фредерика Дугласа или Букера Вашингтона. Он вдруг начинает призывать к подражанию европейцам: «Белый человек на научной основе довёл в своём характере способность к сопротивлению до такой степени, что превратился в стальное существо в отношении жизненных передряг. Надо бы и чернокожему брать с него пример, закалять бойцовские качества, хватку и рациональное мышление. XX век — век науки, потому и наукой надо овладеть».[608] Трудно сказать, где у Гарви лишь ритуальное общее место, а где содержательная мысль: здесь ли, когда он обращается к типичному западническому клише или в речи о том, что-де «чёрный человек мыслит в категориях потаённых таинств мира». Зато несомненно, что у Гарви вызывал отвращение менестрельский образ афроамериканца в массовой культуре: он часто обрушивается на чёрных артистов за создание мифа о весёлом «негре», бренчащем на банджо под деревом («миф о магнолии»). Особенно достаётся при этом Полю Робсону.

Эрик Линкольн выделяет три общих черты чёрных националистических религиозных движений: отрицание белого и его культуры, отрицание «негритянской идентичности», поиск африканского наследия. Все три аспекта взаимосвязаны, а типичными образцами Линкольн считает «Нацию ислама» и растафари — «наиболее экстремистское секретное общество, базирующееся в Вест-Индии, но действующее также и в Нью-Йорке».[609]

Разумеется, представления Линкольна о растафари как «экстремистском секретном обществе» объясняются неосведомленностью знатока «Нации Ислама» и неоправданны — это уже миф второго порядка, миф о могущественном тайном заговоре для возрождения мифа. По словам нигерийского учёного Е.У. Эссиен-Удома, все движения диаспоры, стремящиеся отождествиться с «небелыми» цивилизациями («чёрные копты», «арабы», «эфиопы», «мавры», «египтяне», «иудеи» и т. п.), отвергают «негритянское наследие» как период отступничества от непрерывной преемственности соответствующей традиции, либо же, как период Божьей кары, насланной на чёрную расу. Эта кара часто парадоксальным образом является частью Божьего плана избавления чёрной расы. Посылка здесь такова, что чёрный человек духовно болен (выпал из-под милости Бога), надо возродить его, отбросив «негритянство». По учению И. Мухаммеда, воскрешение мёртвых в день Страшного суда надо понимать не как оживление умерших — только Бог бессмертен, — а как оживление чёрной расы, ныне мёртвой. «Негр» — это и есть состояние живого трупа, т. е. физически человек принадлежит к своей расе, а духовно — к белой цивилизации, служащей клеткой для чёрного человека.


Рекомендуем почитать
Наука Ренессанса. Триумфальные открытия и достижения естествознания времен Парацельса и Галилея. 1450–1630

Известный историк науки из университета Индианы Мари Боас Холл в своем исследовании дает общий обзор научной мысли с середины XV до середины XVII века. Этот период – особенная стадия в истории науки, время кардинальных и удивительно последовательных перемен. Речь в книге пойдет об астрономической революции Коперника, анатомических работах Везалия и его современников, о развитии химической медицины и деятельности врача и алхимика Парацельса. Стремление понять происходящее в природе в дальнейшем вылилось в изучение Гарвеем кровеносной системы человека, в разнообразные исследования Кеплера, блестящие открытия Галилея и многие другие идеи эпохи Ренессанса, ставшие величайшими научно-техническими и интеллектуальными достижениями и отметившими начало новой эры научной мысли, что отражено и в академическом справочном аппарате издания.


Валькирии. Женщины в мире викингов

Валькирии… Загадочные существа скандинавской культуры. Мифы викингов о них пытаются возвысить трагедию войны – сделать боль и страдание героическими подвигами. Переплетение реалий земного и загробного мира, древние легенды, сила духа прекрасных воительниц и их личные истории не одно столетие заставляют ученых задуматься о том, кто же такие валькирии и существовали они на самом деле? Опираясь на новейшие исторические, археологические свидетельства и древние захватывающие тексты, автор пытается примирить легенды о чудовищных матерях и ужасающих девах-воительницах с повседневной жизнью этих женщин, показывая их в детские, юные, зрелые годы и на пороге смерти. Джоанна Катрин Фридриксдоттир училась в университетах Рейкьявика и Брайтона, прежде чем получить докторскую степень по средневековой литературе в Оксфордском университете в 2010 году.


Санкт-Петербург и русский двор, 1703–1761

Основание и социокультурное развитие Санкт-Петербурга отразило кардинальные черты истории России XVIII века. Петербург рассматривается автором как сознательная попытка создать полигон для социальных и культурных преобразований России. Новая резиденция двора функционировала как сцена, на которой нововведения опробовались на практике и демонстрировались. Книга представляет собой описание разных сторон имперской придворной культуры и ежедневной жизни в городе, который был призван стать не только столицей империи, но и «окном в Европу».


Русский всадник в парадигме власти

«Медный всадник», «Витязь на распутье», «Птица-тройка» — эти образы занимают центральное место в русской национальной мифологии. Монография Бэллы Шапиро показывает, как в отечественной культуре формировался и функционировал образ всадника. Первоначально святые защитники отечества изображались пешими; переход к конным изображениям хронологически совпадает со временем, когда на Руси складывается всадническая культура. Она породила обширную иконографию: святые воины-покровители сменили одеяния и крест мучеников на доспехи, оружие и коня.


Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература

Литературу делят на хорошую и плохую, злободневную и нежизнеспособную. Марина Кудимова зашла с неожиданной, кому-то знакомой лишь по святоотеческим творениям стороны — опьянения и трезвения. Речь, разумеется, идет не об употреблении алкоголя, хотя и об этом тоже. Дионисийское начало как основу творчества с античных времен исследовали философы: Ф. Ницше, Вяч, Иванов, Н. Бердяев, Е. Трубецкой и др. О духовной трезвости написано гораздо меньше. Но, по слову преподобного Исихия Иерусалимского: «Трезвение есть твердое водружение помысла ума и стояние его у двери сердца».


Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .