Куликовская битва. Запечатленная память - [34]
Обращение к Богоматери с мольбой о защите должно было, по представлениям того времени, избавить Русь от «казней Божьих». Вынос иконы из Владимира был приурочен к празднику Успения Богородицы. Наиболее вероятно, что в этот же день за пятнадцать лет до этого выходил из Москвы на битву Дмитрий Донской.
Вполне возможно, что отказ Тимура от вторжения в Московские пределы рассматривался современниками как своеобразное возмездие за разорение Руси Тохтамышем. Во всяком случае, Свод 1479 г., как и некоторые другие летописные своды XV в., подчеркивает в строках, сообщающих о приходе Тимура на окраинные русские земли,«… в третье на десять лето по тотарщине»[428]. Отступил Тимур в тот самый день — 26 августа, когда Тохтамыш взял Москву.
Интересно, что зачастую летописное повествование о Темир Аксаке завершается известием о том, что 26 августа 1395 г. греческий царь Мануил «с грекы и с фрязи» прогнал турок от Царьграда. Безусловно, эта подборка материала об изгнании иноверцев двумя православными народами, тем более в один и тот же день, не является случайной. Здесь в концентрированной форме нашла отражение мысль об общности борьбы Византии и Руси за свою независимость. Указание на то, что враги были изгнаны в один и тот же день, как бы извещает о «благодати Божьей», сошедшей 26 августа на православные страны[429]. Такая расшифровка летописной подборки вполне соответствует средневековому миропониманию.
Идея совместной борьбы православных народов за свою независимость находит подтверждение и в других памятниках рассматриваемого времени, в частности в «Сказании о Вавилоне граде». В «Сказании…», возникшем в конце XIV — начале XV в., идет речь о розыске тремя отроками — греком, абхазцем и русским — царских регалий. Главной мыслью произведения можно признать «общность интересов трех православных стран в борьбе против иноземных захватчиков: против монголо-татарского ига, турецкой агрессии, завоеваний Тимура»[430]. Но если лидером в этой борьбе «Сказание о Вавилоне граде» подразумевает Византию, то русские летописи ведущей страной в национально-освободительном движении считают Русь. Да и вряд ли можно было считать иначе в то время, когда кольцо блокады все туже стягивалось вокруг Константинополя. Русь, находившаяся на подъеме, не оставила Византию в беде. Два года спустя после попытки Тимура вторгнуться в русские земли в Византию было послано много «милостыни, оскудения их ради». Как призыв к решительным действиям можно истолковать тот факт, что русское посольство возглавил один из героев Куликовской битвы чернец Родион (до пострижения Андрей Ослябя), «еже был боярин Любутьскый»[431], принявший постриг в Троице-Сергиевом монастыре, вероятно, в середине 90-х годов XIV в.
Усиление политической активности Руси — прямое следствие ее стремления освободиться от ордынской зависимости и утвердить собственную значимость. Это стремление ощущается в заинтересованном внимании русских летописцев к событиям международной жизни, желании оказать помощь другим христианским народам, терпящим бедствие, в решимости не пустить врага на свою землю. Показательной в этом отношении является и попытка русской общественной мысли представить отказ Тимура от вторжения на Русь как нежелание столкнуться с более сильным противником. Между тем у Тимура были и иные, не менее веские причины не вступать в конфликт с московским князем, и об этом очень скоро стало известно русским. Буквально через несколько дней после отхода Тимур столкнулся с войском хана Тохтамыша. Это сражение неподалеку от московских пределов было воспринято как внутренняя распря татарских «великих князей»: «… и бысть им бой на реце на Волзе межи собою, и паде их много князей и татар на том бою…» — записал летописец. И думается, не без удовлетворения добавил дату, ставшую для русских после Куликовской битвы знаменательной: «… сентября в 8 день»[432].
Вероломство «союзников»
Разгром Тохтамыша Тимуром в 1395 г. рельефно отразил неспособность золотоордынских правителей успешно совмещать междоусобия с агрессивной внешней политикой, в том числе с удержанием в повиновении обширнейших русских земель. Даже в самые тяжелые для Орды периоды Русь отвлекала на себя немалые силы, что порой оказывало решающее воздействие на судьбу степных правителей и их державы. После поражения Тохтамыша от Тимура с татарскими ханами на Руси практически перестали считаться. На страницах русских летописей все реже появляются сообщения о татарских посольствах и на долгое время исчезает информация о великокняжеских киличеях, отправляющихся в Орду. Московский князь все реже и реже переправляет в ханскую ставку «полетную дань».
Отражение впечатляющих успехов Руси, достигнутых к началу XV столетия в национально-освободительной борьбе, можно увидеть в грамоте главы татарского войска и фактического правителя Орды Едигея к великому князю Василию Дмитриевичу, включенной в «Повесть о нашествии Едигея» и помещенной в некоторых летописных сводах под 1409 г.: «… преже сего улус [речь идет о Руси] был царев и державу дръжал, и пошлины и послов царевыъ чтили, и гостей дръжали без истомы и без обиды», — писал Едигей. За подтверждением сказанного татарский «великий князь» призывал обратиться к старцам, «како ся деяло преже сего». Этот призыв прибегнуть к старикам за воссозданием картины былого явно подчеркивает стремление Едигея увести Русь к временам, предшествовавшим Куликовской битве. Предводитель Золотой Орды вполне определенно говорит об утрате татарского влияния на Руси: «А Темир-Кутлуй сел на царстве, а ты улусу государь учинился, и от тех мест у царя еси во Орде не бывал, царя еси во очи не видал, ни князей, ни старейших бояр, ни менших, ни иного еси никого не присылывал, ни сына, ни брата, ни с которым словом не посылывал. И потом Шадибек осмь лет царствовал, и у того еси такоже не бывал и никого еси ни с которым же словом не посылал. И Шадибеково царство такоже ся минуло, и ныне царь Булат-Салтан сел на царстве и уже третей год царствует, такоже еси ни сам не бывал, ни сына, ни брата, ни старейшаго боярина не присылывал». Сам же Едигей тоже не бывал на Руси до 1409 г.: «И мы преже сего улуса твоего сами своима очима не видали, толко есмя слухом слыхали»
