Куликовская битва в истории и культуре нашей Родины - [8]

, оно сравнительно рано, уже в XVII в., было напечатано: особая редакция его текста была включена в третье издание «Синопсиса» (1680)[11]. Отзвуки Куликовской победы можно найти в панегирическом «Слове о житии и преставлении великого князя Дмитрия Ивановича»[12], в «житии» Сергия Радонежского (начало XV в.), где рассказывается об участии его в событиях 1380 г. (благословении им Дмитрия Ивановича на борьбу с Мамаем, посылке в поход монахов — воинов Пересвета и Осляби)[13].

О Куликовской битве, ее реликвиях, о Дмитрии Донском как храбром полководце, защитнике Руси от «нечестивого» Мамая упоминается в связи с более поздними событиями в различных памятниках русской письменности XV–XVII вв. Например, летописи напоминают о победе Дмитрия Донского над Мамаем, рассказывая о походе Ивана III на Новгород и Шелонской битве 1471 г.; под 1480 г. в ряде летописей помещено послание епископа Вассиана Рыло тому же Ивану III с призывом к активной обороне против нашествия Ахмата на Русь со ссылкой на пример Куликовской битвы; при описании взятия Казани сообщается о том, что при войске Ивана IV находились «животворящий крест» и икона Богоматери, «иже бе на Дону» с Дмитрием Донским[14]. Иван Грозный в своих посланиях упоминает среди своих предков Дмитрия Донского именно как полководца, «иже над безбожными агаряны за Доном великую победу показавшего»[15]. Ссылки-напоминания о Куликовской битве имеются также в «Большой челобитной» Ивана Пересветова (первая половина XVI в.), в «Истории о Казанском царстве» (XVI в.), «Ином сказании» (1606)[16]. Рассказы о Куликовской битве вошли в хронографы, в «Степенную книгу», в «Синопсис», в кратком изложении в «Скифскую историю» А. И. Лызлова (1692)[17], а также в различные рукописные и печатные сборники. Многочисленные изображения Куликовской битвы и событий, с ней связанных, имеются уже в рукописных книгах XVI–XVII вв.: в Лицевом летописном своде XVI в.[18], в лицевых списках «Жития Сергия Радонежского»[19], «Сказания о Мамаевом побоище»[20], на иконах[21], а также в лубочных изданиях рассказов о Мамаевом побоище[22].

Куликовская битва нашла свое отражение и в фольклоре, русском; и южнославянском[23]. Отзвуки ее имеются и в сочинениях иностранных авторов XV — начала XVI в.[24].

С возникновением исторической науки в России (XVIII в.) Куликовская битва, естественно, привлекла внимание авторов исторических сочинений как выдающееся событие русской истории, она становится уже объектом исследования, хотя на первых порах еще ограниченного[25].

Так, уже в начале XVIII в. А. И. Манкиев в главе VII своего сочинения «Ядро Российской истории», написанного им в 1715 г., утверждал, что великий князь Дмитрий Иванович «не хотев в омерзелом Татарском подданстве быть… иго… с себя сшибить умыслил». После победы Дмитрия над ордынским мурзой Бегичем «у реки Вяжи» (Вожи), «о той победе своих войск сведав, Мамай, — пишет далее Манкиев, — сам по совету Князя Литовского Ягелы и Князя Рязанского Олега, собравшись со всеми своими силами, пошел в Русь против Князя Димитрия Иоанновича, намерясь его вовсе разорить; но Князь Димитрий тому забежал, и не хотя неприятеля до самой утробы государства Рускаго допустить, собрав войска, с Руси под своею областию бывшей реку Дон перешел и у реки Непрядвы с Мамаем встретившись в Сентябре месяце, и бившись, славную победу на Куликовом поле над Татарами одержал, что на несколько верст поле Татарскими трупием от Русских побитым, было покрыто»[26]. В довольно лаконичном изложении А. И. Манкиев сумел высказать свое понимание стратегического плана Дмитрия Донского и, отмечая большое значение «славной» победы, не впадал в какие-либо преувеличения (определяя размеры поля боя лишь в «несколько верст»).

В. Н. Татищев в третьей части своей «Истории Российской» помещает большой рассказ о Куликовской битве[27]. В основу этого рассказа автором положено «Сказание о Мамаевом побоище» в варианте Никоновской летописи. Но это уже не простой пересказ «Сказания», подобный тому, который имелся, например, в Синопсисе. Татищевым начисто удалены все фантастические и «богословские» элементы, а также сравнения с персонажами древней истории (Навуходоносором, Александром Македонским, Дарием, Пором, Антиохом и проч.). Словом, им сделана попытка рационалистически осмыслить некоторые сообщения «Сказания», особенно о военных действиях. Он, например, связывает привлечение купцов-сурожан к походу с необходимостью материального обеспечения войска; невозможность для полка «правой руки», успешно оборонявшегося от атакующих татар, перейти в наступление объясняет тем, что в этом случае оголился бы правый фланг основных сил русского войска — большого полка. Интересно, что Татищев критически подходит к указанным в Никоновской летописи цифрам численности войск, радикально их уменьшая: вместо 200 тысяч — 20, вместо 400 тысяч — 40[28]. Вообще рассказ В. Н. Татищева о Куликовской битве и событиях, с ней связанных, заслуживает специального исследования.

Большое значение Куликовской битвы признавал М. В. Ломоносов. В «Кратком летописце» он отмечал, что Дмитрий Донской Мамая «дважды в Россию с воинством не допустил и в другой раз победил совершенно». Специально «началу сражения с Мамаем» предполагал Ломоносов посвятить одну из «живописных картин из Российской истории». Ему был знаком довольно широкий круг источников, освещающих Куликовскую битву («Летописная повесть», «Сказание о Мамаевом побоище» — по Никоновской летописи и Синопсису, Лицевой летописный свод XVI в.) и «История Российская» В. Н. Татищева; на них он опирался, создавая свою трагедию «Тамира и Селим», центральной темой которой, как известно, является Куликовская битва