Куклы - [27]

И кто же это сделает?

— Придет день — и их выметут те, кто стоит сейчас на самой нижней ступеньке общества.

— А мы не сумеем?

— Мы? Мы умеем только ссориться с сахибами[33] из-за власти, а они бросают нас в тюрьмы. Этим все и кончается. Но те, что поднимутся со дна жизни, не похожи на нас с тобой. Они раздуют пожар, который обновит нашу родину.

— Но ведь если бы нам удалось улучшить порядки сверху, путем разумных реформ, не потребовалось бы раздувать пожар, — заметил я.

— Старые порядки нельзя улучшить, Джибен, их надо уничтожить. Человек прокладывает дорогу к счастью, ломая и разрушая старое.

— Но это далеко не лучший путь!

— Не лучший? — Джуну резко рассмеялась: — А чего стоят твои ненасильственные методы? Нет, Джибен! Ты знаешь сам: Индия долго копила порох для революции. Взрыв неизбежен. Наше время требует мужества и решительных действий!

— Но ведь при этом погибнут ни в чем неповинные люди. Ты этого хочешь? — запальчиво бросил я.

— Не лови меня на слове, Джибен! Погибнут те, кто попытается мешать, кто цепляется за отжившие, несправедливые порядки. Презренные черви! Жалеть таких — преступление!

Мне не хотелось спорить, и я только сказал:

— Ну а твоя роль во всем этом? Таких, как ты?

Джуну, пожав плечами, ответила:

— Мы жертвуем собой. Мы прокладываем дорогу в будущее, но нам не суждено его увидеть. Нашими костями будет вымощена эта дорога. Вот и все.

В полночь я пересел в другой поезд. За окном мрак и холод. В темноте изредка возникают далекие огни… Меня предупреждали, что весь этот край охвачен волнениями. Состоятельные люди пребывают в страхе, а неимущие труженики выбиты из колеи и доведены до отчаяния. Власти же и полиция творят произвол. Совершенно необходимо поскорее увезти отсюда Джуну.

Что происходит с нами? Мы словно забыли о личной жизни и счастье, и нас перестали привлекать тихие семейные радости! Года полтора назад вместе с мамима и Джуну я ездил погостить к ним в Шимултолу. Мамима думала, что во время этой поездки решится вопрос о свадьбе. Я тоже рассчитывал на это. Помню, весенним утром мы с Джуну шли по дороге среди цветущих садов. Тишина, безлюдье. Все располагало к откровенной беседе, но, побродив часа три, мы так и не сумели объясниться. И это не от стыдливости, свойственной молодым людям, — просто мы не нашли общего языка.

Капли росы, падая с ветвей, сверкали в волосах Джуну. Я собрал ей большой букет полевых цветов. Потом мы сели на камень у дороги.

Джуну сказала:

— Как хорошо! Побудем здесь еще хоть несколько дней, Джибен!

— Я не против… Только сомневаюсь, что от этого будет польза…

Джуну сердито нахмурила брови, и я счел за лучшее отшутиться:

— Ох уж это понятие — польза! Сколько лет из-за него спорят индийцы и англичане!

Она засмеялась, я тоже.

А вечером Джуну спросила:

— Джибен, как ты представляешь свое будущее?

— То есть?

— Ну, скажем, привлекает тебя высокое положение, слава, богатство?

— А ты что же хочешь, чтобы я стал йогом или саньяси[34]? — съязвил я.

— Послушай, Джибен! — Джуну догнала меня, взяла под руку, и я почувствовал, что она взволнована. — Вот уже скоро двадцать лет, как мы вместе. Мы достаточно знаем друг друга. Ну чего ты нервничаешь?

Я заглянул ей в лицо, страстно желая прочитать тайну, скрытую в темной глубине ее глаз. Затем сказал:

— Ты много училась, но, мне кажется, ты мало занималась одной наукой — наукой о душе человека!

Джуну усмехнулась.

— И, конечно, эта наука говорит: если вы, госпожа Джуну и господин Джибен, сегодня не поженитесь, то завтра придет конец света?

А я ответил ей в тон:

— Боюсь, что господин Джибен и госпожа Джуну лишь тогда поженятся, когда из них обоих посыплется песок!

Домой мы вернулись в прекрасном настроении, и мамима повеселела. Но уже через минуту она убедилась, что в наших отношениях ничего не изменилось, и ее лицо опять приняло грустное, озабоченное выражение. Затем на имя Джуну из Мединпура одно за другим стали приходить письма, и скоро наше гнездышко в Шимунтоле опустело.

На рассвете я сошел с поезда. Теперь мне нужно было взять лодку до Гоурингонджа, а оттуда добираться до места на повозке или пешком. Действительно, здесь было очень неспокойно. В этом я убедился, как только вышел из вагона. Моя городская одежда привлекала всеобщее внимание. Крестьяне явно принимали меня за переодетого шпика или за доверенное лицо какого-нибудь заминдара, а полицейским я, вероятно, казался агентом какой-нибудь тайной политической группы.

Итак, я взял лодку, и мы отчалили. Путь наш лежал мимо деревень, охваченных волнениями. Я узнал, что вчера вечером здесь проплыла лодка с полицейским инспектором и солдатами. И, вероятно, поэтому люди на берегу бросали на меня тревожные взгляды. А у меня была своя причина для тревоги: ведь я твердо решил забрать отсюда Джуну, а возвращаться нам предстояло этой же дорогой.

Мы прибыли в Гоурингондж часов в десять. Можно было нанять повозку, но я предпочел идти пешком: хотелось подышать деревенским воздухом.

Я нашел несколько попутчиков из числа местных жителей, и мы двинулись. До Джиолгачи оставалось около четырех миль.

Утро было солнечное. В синем небе к северу улетали стаи диких гусей. Поля зрелого риса тянулись до горизонта, и прохладный ветерок колыхал золотившиеся на солнце колосья. Мы пересекли бамбуковую рощицу, прошли под кроной старой смоковницы и углубились в густые заросли.