Кукловод. Кровь Солнца - [21]

Рамон знал, что делает. Через шрам на его лице он получил такие подробные знания обо всем этом, словно годами учился этому у великого мастера. Когда, что, как, во что одеваться, что говорить и как, и когда, опять же, как калить иглы или иглу, как связать куклу с «ее» человеком» — добытые у тринадцати ублюдков волосы были, конечно, первейшей частью, но это было далеко не все.

Сегодня война войдет в новую фазу. Она уже начата, только те, против кого она начата, ждут иного удара. Любого — но не такого. Дело не в силе. Дело в способе. Нет, он не собирался сообщать своим врагам о том, что он проделал — результаты они увидят сами.

Тринадцать кукол смотрели на Рамона двадцатью шестью бусинками глаз, в которых мерцали огоньки горевших вокруг круглого стола, свечей. Куклы были разложены наподобие часовых отметок, за той разницей, что их было не двенадцать. Рамон достал длинную иглу, подумал — и убрал ее. Играть по-честному. Достал их кожаного кисета тринадцать маленьких, коротких иголочек, аккуратно разложил их на ладони и пошел вокруг стола, втыкая иглы в животы своим творениям. Чуть выше области пупка. Так. И!

Рамон встал у стола и монотонно запел, постукивая ритмично в маленький барабанчик. Барабанчик имел свою историю, годившуюся для захватывающего детектива, наспех сляпанного в желтой прессе, но кожа на него пошла акулья, а вот ребрышки его внутри был косточками орла. Две крайности.

Рамон пел и пел, горели мягко свечи, ритмично и глухо стучал его барабанчик, а затем он резко и коротко что-то крикнул, дернул из-за веревки на поясе грубой поковки нож и воткнул его в середину стола.

Куклы, связанные меж собой за ножки, одинаково вздрогнули от удара ножа в стол, но не перестали подрагивать и после того, как вибрация, вызванная ударом, давно уже ушла. Горящими глазами смотрел Рамон на своих кукол, и сами гасли свечи, стоявшие в головах у кукол, которыми были обращены они к центру стола. Одна за другой, против часовой стрелки. Последняя погасла — и Рамон увидел, как слабым мерцанием по столу рассыпались двадцать шесть еле видимых огонька, точь-в-точь напоминающими цветом и размерами обыкновенного российского светлячка. Он не считал их.

Их было двадцать шесть.

Рамон шагнул назад, точно в дверь из мастерской, напротив которой он стоял, вышел в комнату, где тоже был потушен свет и закрыл дверь в свою мастерскую. Ну!

И тут боль, от которой он был абстрагирован в момент захода, догнала его. Видимо, началась она в момент начала захода, заливая лицо и хламиду кровью, но он не заметил этого. Теперь боль пришла.

Словно крупной теркой прошелся кто-то невидимый по его лицу справа. От корней волос через висок и до скулы в кожу его вонзились и провернулись тринадцать маленьких сверл — судя по ощущениям. Терпеть. Терпеть. Терпеть, пока из мастерской не раздастся звук, который позволит заняться своими новыми ранами.

Лицо жгло огнем, Рамон не мог порой подавить в голове вопроса, стоит ли оно все того, что он терпит, стоят ли те, ради кого он все это делает, того, что ему приходится терпеть. Крематорий, кладбища, нападения, пытки, ворожба, шрамы — про это быстро пишется или рассказывается, но обходится это недешево.

В мастерской кто-то негромко хохотнул ледяным, злым смехом. Нет. Это был смех не одного существа. Это был смех тринадцати кукол.

Рамон зажег в квартире свет, скинул на пол хламиду, и прошел в ванную. Повезло. Раны, косо, внутрь, вспахавшие ему кожу от виска до скулы, правильнее было бы назвать ранками. Ничего похожего на жуткий рубец, с которого все началось. Когда они заживут, то станут просто выпуклыми шрамчиками, около 7–8 миллиметров в длину. Располагались они на лице в три ряда, по четыре шрама в каждом, вертикально. А тринадцатый шрам будто венчал собой этот прямоугольник. Надо же. Как изящно!

Рамон издевался. Изящно это смотрелось бы или в Африке, или еще где-нибудь, где у племен в моде шрамы на теле, оригинально — в компании фриков, которые щеголяют килограммами пирсинга и развлекаются подвешиванием, а вот среди людей нормальных, ради которых он сделал из себя оружие, которое само себя пожирает, он будет смотреться сперва жутковато, потом ужасно. Пока что — оригинально. Рамон снова усмехнулся. Как же! Творческая же натура, как знать, что пришло ему на ум! Не забывайте, господа, Рамон художник, кстати, не из последних. Его коллега просто отмахнул себе кусок уха и ничего, проглотили. Прозвучало как-то двусмысленно. Он промыл лицо слабым раствором марганца. Это не новое средство.

Рамон отчаянно пытался отвлечься от боли. Он шел честно — мазь для снятия боли и воспаления не была подготовлена до захода. Он уже понял простое правило — чем хуже ему, тем лучше пройдет заход. Он заварил обезболивающую травку, нарезал и тер на терке растения и овощи, нужные ему для изготовления уже упомянутой мази, курил, не вынимая сигарету изо рта, ругался на нескольких языках и, наконец, добился своего, жадно выпил отвар и поставил готовую мазь в холодильник на два часа, чтобы та приобрела все нужные свойства. Он вытерпел и эти два часа, борясь с искушением врезать пару таблеток кетанова или выпить раствор «нимесила». Нет. Нельзя. Два часа. Он потерпит.