Кукловод. Кровь Солнца - [19]

— Вы были правы, Халиф! — Бобер был даже слегка возбужден, что случалось редко.

— Да неужели? — Вздернул Халиф левую бровь.

— Еще шесть нападений. Уже не возле школ. У других точек. На сей раз — лицом к лицу.

— Вот как? И кто этот человек? — Поразился Халиф, насколько он вообще мог поразиться.

— Самое интересное, Халиф, что лицом к лицу он нападать был вынужден. Наши идиоты стали в свои подъезды заходить спиной вперед! — Бобер закурлыкал, что означало у него смех.

— Эту идею подал хозяину я. Вы находите ее идиотской? Хорошо. Тот тоже посмеялся, но, видимо, решил, что это будет забавно. И как, насколько забавно? — Резко спросил Халиф.

— Собственно, не очень забавно. Человек в «милитари», низкого роста, худой, а вот с лицом вышла промашка. «Балаклава». Все, что они видели — глаза. Один уверял, что глаза разного цвета.

— Я не пойму, теперь этой дрянью торгуют выпускницы курса Художественной школы? Так, запросто, лоб в лоб, дать себя избить? Никто не оборонялся? Или там и впрямь Рембо? — Халиф был уже не на шутку заинтригован.

— Он обут в тяжелые ботинки, Халиф. Атаку начинает с лица, баллончик или шокер — треск, пшиканье, но это «обманка». Удар наносится в голень, гарантированный перелом — причем ноги, как бы сказать… Разные? Да, то есть, он бьет с обеих… — Бобер снова замолк, он предпочитал краткие и емкие формулировки и не чужд был некоторой красоты слога.

— С обеих ног. А дальше?

— Всегда одно и то же. Хватает за волосы и бьет с размаху лицом об колено. За волосы берет очень сильно, жестко, вырывает просто, порой с кусочком кожи. Да, верно. Два случая. Потом уходит. Быстро, но не бежит. — Бобер уставился на Халифа.

— Все? — Уточнил тот.

— Нет. На сей раз нападений было шесть. По одному на день, но на сей раз понедельник, так скажем, он прогулял, а вот воскресенье его не остановило. Разные места, разные районы.

— Так. Бобер, озаботьтесь картой города, большой, подробной, на ней точно обозначьте все тринадцать мест нападения на торговцев. Можете идти, — Халиф кивнул, и Бобер исчез с такой же скоростью, как ныряет в воду напуганный бобер настоящий.

— А вот и вторая часть письма, превосходно. Тринадцать. Тринадцать нападений. Семь с спины, шесть в лицо — его не остановила новая манера торговцев ходить домой раком, а понедельник он пропустил, видимо, потому, что она его или смутила, или потребовала корректив. Но ему хватило одного дня. Так. Если он работает и по дням воскресным, то можно исключить религиозность напрочь. И слава Богу! — Искренне сказал Халиф. — Не чтит дня ни субботнего, ни воскресного, а вот число тринадцать наводит на мысль. Темная сторона. Скверное число, а так же повысившаяся жестокость. Ломает кости. Почему одну? Почему не бьет тем же ботинком в лицо, когда человек сгибается? Почему не в пах — ощущения будут не менее болезненны, а последствия могут оказаться более катастрофичными в плане длительной перспективы. Еще что? Волосы. Куда удобнее схватить человека за затылок для такой процедуры. Кажется, уважаемый, вы решили писать мне прямым текстом? Прекрасно, прекрасно. Жаль, я не знаю, куда писать ответ. Имеется решительный, умный, жестокий человек, тяготеющий к артистизму, свою работу, назовем это так, он приукрашивает. Тогда артистизм оставляю, или же, напротив, это камуфляж. Или шифр. Что скорее всего. Надо бы узнать у Бобра, что там с погибшими детьми — были, не были?

Халиф позвонил Бобру, тот закричал было в трубку: «Везу, Халиф, везу, тут «пробка»!», но Халиф спросил лишь о смертях среди детей и подростков за последнее время. Таковых не оказалось. Во всяком случае, хоть как-то связанных с наркотиками.

Вскоре поспел Бобер, оставил огромную карту и снова был отпущен с миром. Халиф посмотрел на тринадцать точек, отмеченных Бобром на карте. Смотрел долго, сощурившись. Разные районы, улицы. Номера домов? Названия улиц? Учебных заведений? Точки он то так, то сяк соединял тончайшими линиями, а пару раз даже доставал с полок какие-то книги, что-то в них читал и снова возвращался к карте. Потом резко скатал ее в рулон и, радостный, пошел в кухню, где заварил себе чаю, закурил сигарету, но затянулся раз пять или шесть и загасил, комкая, в пепельнице, а затем снова пошел мерять шагами квартиру, чему-то улыбаясь.

Что еще к портрету? Абмидекстр, ему все равно, какой рукой или ногой бить. Послания для передачи хозяевам нет. Угроз нет. Предупреждений нет. Грабежа нет. Жестокости нет.

Халиф позвонил Сергею Прокофьевичу и, поздоровавшись, сказал следующее: «Сергей Прокофьевич, я вынужден вас расстроить — это не передел территорий. И не захват. Это война. Для очистки совести опросите своих людей — не видели ли они, увы, того, не знаю, кого, кто проявлял бы к ним хоть какой-то интерес, просто появлялся рядом несколько раз, брал товар у нескольких человек — и чье описание совпадет у нескольких. Он маленького роста. Крепкий. С глазами разного цвета, могло запомниться. Вряд ли это что-то даст, но вдруг. Он послал нам открытое письмо, это один человек — не знаю, обрадует вас это, или нет. И ему, судя по всему, все равно, поняли бы мы это послание, или нет. Это он сделал для души. Значит, оно годится и для тонкой расшифровки — я скажу лишь, что в нем содержится: «Этот город будет очищен от вас». Долго объяснять, это и анаграммы, и цифры, и первые буквы, в общем, если интересует, то я… Ах, вы мне и так верите? Очень хорошо, спасибо. Так вот, оно годится и для тонкой расшифровки, и для грубого заявления — судя по началу. Значит, скоро будет какой-то более резкий ход, и, полагаю, с уже потерпевшими торговцами. Не убирайте их с улиц. Или, если они еще не в состоянии работать, как-то проследите за ними. Пока у меня, к сожалению, только это предупреждение о начале войны — думаю, на его расшифровку он давал нам время, так что, надеюсь, его потрачу с пользой. Сейчас у меня все. Не за что, пока что не за что, Сергей Прокофьевич. И вам всего хорошего. До свидания».