Куда ты скачешь гордый конь… - [14]

Гуляй с опаской посмотрел на свою воспитанницу, и перевел взгляд на Малку. Та стояла чуть в стороне, с удовлетворением смотря на свое произведение.

– Спасибо Сиятельная, – он назвал ее старым титулом, которым давно не звал ее никто, – Ты сделала больше, чем я ожидал. Ты превратила ее в загадку, в тайну, – щелкнул пальцами, подыскивая определение. Нашел, – Ты превратила ее в тайну ночи. В луну скрытую облаками, но все равно стоящую на небе, о чем знают все и ожидают, когда облака откроют ее лик. Ты великолепна Малка. А детище твое достойно восхищения, – дьяк преклонил колено пред ведуньей и поцеловал ей руку, затем повернулся и поцеловал руку Анне, не вставая с колена.

– Анна, – чуть приседая по новой моде, представилась ему его воспитанница. Задумалась и, вспомнив что-то, добавила, – Анна Монс.

– Монс! – Гуляй вздрогнул. В имени ее звучала имя луны, – Так ты открыла ей тайну Мараны? – он повернулся к Малке.

– Чуть-чуть, – улыбнулась ведунья, – Но лучше будет domicella Monsiana. Домичелла Монсиана, – как бы катая имя на языке, сказала она, – Или Моэнс де ла Кроа. – и менее понятно.

– Ведьма! – восхищенно выдохнул он.

– Это страшное оружие. Пользуйся им с осторожностью. Она страшнее мушкета и пистоля. Она опаснее любого яда. От нее нет защиты, а разит она наповал. Я сделала то, что ты просил. Бери. Носи, – в глазах ее опять засветились хитринки.

– А может ты с нами? – в голосе Гуляя слышалась надежда.

– Нет, дядька, эту игру вы будете играть без меня, – Гуляй различил едва заметную печаль в ее голосе, и это предало ему силы.

– Вот Микулица тоже собирается, – бросил он еще один аргумент.

– Знаю, сама ему помочь вызвалась.

– И Жанна с Сибиллой не сегодня-завтра согласятся, – последний довод по разумению хитрого дьяка должен быть сломить сопротивление Малки.

– Нет! – как о чем-то давно и окончательно решенном, уверенно отрезала она, – Нет! В этот раз без меня. Я тут с Раймоном и Старцем подожду вас. Погляжу с высоты своей скалы на ваши игры в Яви. Полюбуюсь. Как там ты учил-то? Весть мир – театр и люди в нем актеры. Так что ли?

– Весь мир – театр. В нем женщины, мужчины – все актеры, у них свои выходы, уходы, и каждый не одну играет роль. Смотри ты, помнишь все, – искренне изумился он, – А ты в этом спектакле, значит, роли своей не видишь?

– Не вижу! Моя роль в этом, – она сделал ударение на слове «этом», – Спектакле не написана и не расписана. Поэтому и выходов с уходами у меня не будет!

– Зарекалась коза не подпускать козла! – неожиданно грубо пошутил Гуляй. Малка поняла, что за грубостью добрый старый дядька пытается скрыть свое сожаление, потому что она не с ними.

– Как знать, как знать. Все в руках Богов, – успокоила она его, – А мы лишь их инструменты в мире людей. Инструменты, которые звучат, чтобы лучше оттенить их божественный голос, выводящий торжественную песнь жизни! – и вдруг заливисто рассмеялась, глядя на вытянувшееся от удивление лицо дьяка, – Вот так вот дядька, как мы умеем изъясняться. А ты. Театр! Актеры! Не было у тебя еще такой актрисы. И вряд ли будет. Ступайте. Ступайте оба. Приду, провожу. Не мешайте мне тишину слушать, – она отвернулась и стала смотреть на синие дали. Только в глазах ее мелькнули прозрачные чистые слезинки. Но Гуляй их не заметил.

Вернулся Франц Лефорт на службу из далекой своей Женевы, в составе посольства датского посланника Гиллебрандта фон Горна, к коему он прибился на пути в Москву, и, конечно же, успел всех обаять за не близкий путь по разбитым и грязным дорогам. Поэтому еще задолго до подъезда к Дому Богородицы ему было предложено место пристава в составе посольства. От спутницы его все мужчины были просто без ума, постоянно подъезжая к дверкам ее кареты и стараясь завоевать ее расположение. Когда же она после ночевки в одном из замков Германии, вышла в костюме для верховой езды, с легкой руки кого-то носившем название «амазонка» и легко опершись на руку своего спутника, взлетела в седло, слегка касаясь стремени, мужчины просто пришли в щенячий восторг. Анна, так звали совсем молоденькую, то ли служанку, то ли любовницу загадочного русского капитана, легко подняла коня на дыбы и, крутанув его волчком, поскакала впереди посольского поезда, увлекая за собой всех чопорных дипломатов.

В Москве она пропала, ото всех, но датчане объяснили это странными нравами москвичей, еще соблюдавших старые ордынские традиции и державших своих девиц в теремах и гаремах.

Спутник же их – Франц Лефорт, чувствовал себя на Кукуе, в Немецкой слободе, на солдатских попойках, в пивных тавернах и на царских приемах, как рыба в воде. Он обладал таким обширным и образованным умом, проницательностью, присутствием духа, невероятной ловкостью в выборе лиц, ему нужных, и необыкновенным знанием могущества и слабости главнейших частей этого государства, что обтесывал этот громадный камень под названием Русь с умением знающего скульптора и вкусом тонкого ценителя прекрасного. Новые друзья поняли, что в основе его характера лежат твердость, непоколебимое мужество и честность. Однако по своему же образу жизни, как им показалось, он был человеком распутным и вел игру в этой стране византийских интриг и жестоких нравов на грани жизни и смерти.