Кто здесь хозяин? - [109]

Евгений Лоладзе и его верная спутница показались у входа, когда Миргулин в четвертый раз совал ложки оскорбленному упрямством «уличного музыканта» Адамиа, так что козочка даже не видела жеребцов и у нее не было ни малейшего повода нервничать.

Гром оркестра, темпераментный выкрик конферансье о неповторимом дуэте, и Лоладзе с козой уже на манеже.

«Привет всем любителям истинного искусства! Пошли, моя умница Пепе! Вот тебе сахару! Ну, живей, веселее к скамейке! Браво, девочка, вот еще сахар… Ну?! Только шаг! Только шажок!.. Слышишь? Нас торопит ударник. Ишь как грохочет! Точно так, как тебе нравится. Ну вот и обруч! Сейчас придвину поближе. И ударник умолк… теперь уже ничего не мешает! Раз, два, три! Ну… Пепе…»

Коза долго и равнодушно взирала на обруч и ухом не повела на знаки Лоладзе, спрыгнула со скамейки и прошествовала к выходу.

В шесть часов администрацию и артистов попросили собраться в конференц-зале, повергнув Лоладзе в ужас предположением, что внеочередное собрание связано с неудачей его в общем-то уже не очень верной подруги. Сомнения, впрочем, мигом рассеялись — главный режиссер цирка Рудольф Багратиони вкратце охарактеризовал международное положение и предоставил первое слово клоуну Адамиа. Адамиа упирал взгляд поверх голов сотрудников цирка, в настенные часы и громовым голосом высказывал свои соображения. Подобно античным ораторам, он стоял как окаменевший, не поведя ни разу и бровью, и лишь раз, в конце выступления, слегка откинул голову. Уже усаживаясь, он покосился сперва на Багратиони, а потом на сидящего рядом с ним гостя. После выступлений жонглеров Щербакова и Звигиани митинг закрылся, и Лоладзе, зацепив поводком козу за рожки, вывел ее во двор цирка на прогулку.

Стоял холодный ноябрьский вечер. Ветер бессмысленно и бесцельно носил по улицам сухие листья. Внизу, на площади Согласия, ярким фейерверком кружили вереницы автомобилей. Под крышей высотного дома ослепительно ярко пылал призыв: «Пейте наши, лучшие в мире, прохладительные напитки!»

Лауреат фестиваля вел свою бородатую подругу на коротком ремне, поглаживая по загривку, и задушевно нашептывал: «Пепе! В чем дело, Пепе? Что ты задумала?! Так нельзя, дорогая… ты ведь прекрасно умеешь прыгать через обруч. Когда бы не умела, дело другое! Ну, понимаю, не нравится. Мне самому не все по нутру! По-твоему что же, мир этот для нашего с тобой удовольствия создан? Потерпеть нужно, родная. Долг это, служба! Ну, вот, сама подумай… задумайся над своим поступком! Может, я в чем-нибудь виноват? Да вроде нет, ничего не припомню такого. Ну, провинился, допустим. Простить, что ли, трудно? Неужто так-таки и не прощать нам друг дружку? Столько времени вместе… Охладела ко мне, что ли?! Ну, признайся! Разочаровалась, допустим. Так ведь есть хоть коллегиальность! Между нами, друзьями, — неплохо нам с тобой в цирке. Миллионы коз — и среди них уж, наверное, сыщутся не хуже тебя — скачут сейчас по горам, по долам и с голодухи щиплют мох в расщелинах скал да утесов. А вечером доят их до умопомрачения. Ну а ты?! Вовремя и пойло и корм — да какие! Вовремя мытье и косметика! И разве бьет тебя кто-нибудь, мучает?! А наряды! Что ж тебе и не проскочить в обруч раз в неделю. Хоть ради меня! Я, если б ты попросила, в глотку льву сунул голову. А ты в такой малой малости мне отказываешь! Выгонят нас с тобой из цирка и будут правы. Кто ж это даром станет нас содержать? Полно тебе, Пепе, трепать мне нервы. Немолодой я уже. Сердце того… Так ты уж не подведи меня, Пепе. Через час снова нам на манеж… Не подведешь? Прошу… Как прежде, бывало, — красиво, ловко, уверенно… а я уж тебя не обижу. Ну, поняла, Пепе?.. Прошу…»

Коза задумчиво озирала нахохлившихся на пихтах воробьев, время от времени срывавшихся с места, чтобы подраться за зернышко…

Дирижер слегка задержался, и представление началось с опозданием. Внизу, в зверинце, невзирая на титанические усилия униформистов, резко пахло псиной, и Лоладзе с козочкой заторопились наверх. Он поставил ее у дверей кабинета и попросил очкастого предместкома позволить ей постоять тут до выхода. Опешивший лидер кивнул и на всякий случай собрал со стола таблицы роста и графики повышения.

Опытный работник цирка Евгений Лоладзе нервничал так же, как пять лет назад в памятный день, когда был сделан первый шаг на арену. В воспаленном мозгу мелькали не слишком веселые картинки далекого детства. Мать, которую он не помнил, потому что она пала жертвой его собственного появления на свет. Воспитательница-тетка, методично прививавшая ему с пеленок ненависть к родному папаше. Правда, особого уважения папаша внушить и не пробовал — он обзавелся новым семейством и вспоминал о Евгении лишь изредка, — но он все же любил его той застенчивой и нежной любовью, какую испытывают мужающие сыновья к суровым и неприступным отцам. Вслед за детством последовал кошмар приемных экзаменов четыре года подряд в педагогический, беготня курьером ради справки на чулочно-котонной, полная драматизма жизнь студента вечернего отделения и ласково-обходительный председатель государственной экзаменационной комиссии, первым поздравивший его, ошалевшего от восторга, с дипломом преподавателя труда средней школы. Внезапная женитьба на случайно встретившейся в троллейбусе во время очередной пробежки в поисках хоть какой ни на есть работы однокурснице — тощей и блеклой, прилежнейшей и старательнейшей Нино Салуквадзе. Выяснилось, что и она тщательно обивала пороги разной степени солидности учреждений с тою же целью. Чтоб договориться по всем деталям, потребовалось три остановки. Выходя на четвертой, они уже чувствовали себя женою и мужем. Деревня, обиталище предков, и сладкие вечера перед очагом чуть не кончились драматически. Не проработав на животноводческой ферме инструктором-механизатором и полугода, он на общем собрании предал гласности уловки и махинации завфермой. Спустя неделю районное руководство провело проверку квалификации и качества работы самого инструктора-механизатора. Его сняли как неспециалиста и болтуна и вынудили чуть ли не кланяться в благодарность за то, что дело не было передано в прокуратуру. И наконец, козочка! Козочка, перепрыгнувшая через выводок протянувшихся цепочкой гусят и вернувшая уже было отчаявшихся супругов в город.