Кто в армии служил, тот в цирке не смеется - [25]

Уже смеркалось, когда Белозёров выпрыгнул из кунга своей машины, чтобы перекурить перед сном. Он только раскурил сигарету, как вдруг услышал голос:

— Дзьен добрый, пан офицер! — От ствола ближайшей сосны отделился человек.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул Саня и сделал вид, что достаёт из несуществующей кобуры несуществующий пистолет, а сам сунул руку в правый карман и вытащил оттуда бензиновую зажигалку с металлической крышкой. Он передернул затвор своего «пистолета», громко щёлкнув крышкой зажигалки.

— Не стреляйте, пан офицер, — тихо сказал человек, продолжая идти к Белозёрову. Потом он остановился и немного приподнял вверх руки. — Вы стрельнете, тогда зажигалка загорится, и нас могут увидеть.

Саня понял свою оплошность и смутился:

— Вы как прошли через охранение? — спросил он мужчину, только сейчас немного разглядев его. По возрасту он годился ему в отцы.

— Я, пан офицер, воевал в армии Людовой разведчиком и долго жил в России.

— Русский язык хорошо знаете!

— Нет. Уже забывать стал. Говорить не с кем, вот и пришёл пригласить вас в гости. Я здесь живу недалеко, минут десять идти. У меня самый крайний дом к лесу. Никто не заметит, я проведу.

В душе у Сани стали бороться два человечка. Один говорил: «Нельзя, накажут жестоко», другой говорил: «Нельзя обижать польского товарища, ветерана войны». Дурной мальчишка переборол в душе Белозёрова здравый смысл, и он сказал:

— Двум смертям не бывать, а одной… Пошли. Только я с товарищем.

— Хоть с двумя! — радостно ответил поляк.

Саня разбудил спящего Белу Новака и договорился с ребятами, чтобы в случае чего они сказали, что Белозёров и Новак ночуют сегодня где-то в общих палатках. А там найти человека ночью большая проблема. После чего Белозёров, ещё не совсем проснувшийся рядовой Новак и поляк нырнули в темень ночи.

В хате у ветерана поляка было жарко. Постепенно за большим столом собралось много народа. Белозёрова с Новаком посадили на почётные места поближе к иконам, висевшим в красном углу дома. Все много пили и ели. Говорили тосты с той и другой стороны. За Польшу, за Союз, за ветеранов, за мир и любовь, за дружескую помощь, чтобы не было войны, за вечное содействие двух дружественных армий…

Недалеко от Сани сидела дочь хозяина — Крыся, местная красавица, с серыми глазами и тёмно-русой косой, красиво уложенной на голове. То ли от жары, то ли от юности её щеки были, как два больших красных яблока. Как говорится, кровь с молоком! Она постоянно бросала взгляды на Белозёрова и улыбалась ему.

От жары и выпитого спиртного у Сани всё начало плыть перед глазами. Карусель иногда останавливалась и появлялась цветная картинка. Пляшут. Поют. Икона. Рушники. Поют. Плачут. Пляшут. Поют… Последнее, что запомнил Белозёров, — это момент прощания с хозяевами. Саня встал и сказал:

— Спасибо, панове, за добрый приём и угощение. Честь имею!

— Чешьть! Чешьть, пан офицер! — доносилось со всех сторон, и цветная карусель закрутилась ещё сильнее…

Проснулся Белозёров оттого, что его сильно тряхнуло. Он открыл глаза и увидел, что деревья за окном машины поехали вправо. Ему стало дурно. Фу!!!

— Проснулись, товарищ младший сержант? Молочка попейте, вам утром Крыся принесла. — Саня увидел большую бритую голову, в которой он опознал Белу Новака, взял у него из рук бутылку с молоком и стал жадно пить.

— Какая крыса? — спросил он, оторвавшись на минуту от холодного живительного напитка.

— Не крыса, а Крыся. Невеста ваша!

— Кто? Кхе-кхе, кхе-кхе! — закашлялся Белозёров, захлебнувшись молоком. — Какая, мать твою, невеста? Ты чего, рядовой? Что произошло, Новак? Докладывай, да побыстрее!

— Так за вас же вчера сосватали Крысю — дочку хозяина, он вас с ней иконой благословил. Крыська вас ждать будет! Все так радовались, бабы плакали, потом плясали русско-польские танцы, пели песни. А потом нас провожали до леса уже по-тихому. — Новак ласково смотрел на Саню своими прозрачными голубыми глазами, и от этого Белозёрову стало ещё хуже.

Новак всегда напоминал Белозёрову живую иллюстрацию к роману Ярослава Гашека «Приключения бравого солдата Швейка». Был он крепышом небольшого роста, носил сапоги сорок шестого размера и огромную шапку на огромной голове. На мир рядовой Новак смотрел большими прозрачными небесно-голубыми глазами. Когда Белозёров устраивал ему выволочки за какие-либо проступки, воспитательная речь заканчивалась всегда одинаково. Так как на Белозёрова преданно смотрели два голубых, прозрачных глаза взглядом доброй собаки, то рано или поздно Саня начинал припадочно хохотать и еле выговаривал: «Новак! Пошёл вон с глаз моих!»

— Крыся? Икона? Русско-польские танцы? Матка Боска ченстоховска! — заговорил вдруг по-польски Саня. — Что же я натворил?

— Да ничего страшного, — сказал дружелюбно Новак, — Вы тут не виноваты. Поляк сам предложил свою дочку в жены, а вы просто согласились. Отслужите, женитесь, Крыся — гарна дивчина! Будет ждать!

— Бела! Пошёл вон!

— Куда же я пойду, товарищ сержант? Мы едем, скоро Германия.

За окном медленно проплывали деревья, поля, небольшие поселения. Всё, как у нас, и люди такие же. Почему не жить мирно, вон сколько земли кругом?