Кто твой враг - [47]

— Вчерашний вечер не в счет. Он опомнится.

Норман заказал еще две порции виски и бутылку — взять домой.

— Бедняжка, он смерть как хочет ребенка, а я никогда не смогу родить.

— Что бы вам не взять сироту?

— Черт подери, Норман, ну почему мир так устроен, что талант достается одним мерзавцам? Объясни.

— Я помню, — сказал Норман, — когда УОР[101] выдавало пособия, все завидовали Чарли. Никто лучше него не мог запудрить мозги чинушам.

— Куда он двинется из Лондона? Таких мест, куда бы он мог двинуться, не осталось.

— Но он может заняться чем-то другим, — несколько совестясь, сказал Норман.

— Нет, он не может.

— Ну а ты?

— Обо мне речи нет.

— Джои, ты это брось.

Но ей необходимо было выговориться.

— Я люблю его. И всегда любила на свой, на стервозный манер. Я простила бы ему, что у него ничего не вышло, но именно этого-то он как раз и не хочет.

Норман заплатил за виски, и они вернулись к нему.

— Что со мной станется, когда он меня бросит?

— Тебе все видится в черном цвете. Никогда он тебя не бросит.

Джои подсела к нему на кровать.

— Никто из нас, в сущности, ничего не достиг, — сказала она, — согласен?

Норман был задет.

— Похоже, что так, — сказал он.

Джои повернулась к нему в профиль — так ее фигура смотрелась наиболее выгодно.

Норман прокашлялся.

— По-видимому, наш мир — это мир, где обещания не сдерживают, а негодование сберегают, как валентинки. Отживший мир. А Эрнст, он, знаешь ли, бьется за свое право народиться. Мы, Джои, мы с тобой родились в упорядоченном мире и обратили порядок в хаос, и вот из этого-то хаоса и родился Эрнст. Следовательно, в некотором смысле мы в ответе за него. Так, во всяком случае, я это понимаю.

— Ты влюблен в Салли?

— Да. — Он поразился. Не ожидал, что скажет вот так, прямо.

Джои начала колотить дрожь.

— Норман. О Норман.

Он привлек ее — ее знобило, трясло — к себе, гладил по голове. Рыдание ножом раздирало ей грудь.

— О Норман.

Он повел ее к кровати — она поникла, обмякла, — откинул одеяло, укрыл. Под ее надрывный плач налил, не разбавляя, им виски и только тут вспомнил, что надо задернуть шторы. Джои скулила. Он целовал ее щеки. Снял с нее туфли, растирал ее ледяные ноги.

— Норман, что со мною станется, если он меня бросит?

— Чарли тебя никогда не бросит. — Он протянул ей стакан.

— Ты так говоришь, потому что не слишком высокого о нем мнения. Ты же никогда не принимал Чарли всерьез, разве не так?

— Нет, не так.

— Если бы ты похвалил его — хоть за что-то, — это было бы так важно для него, но ты никогда даже не упоминаешь о его работе… Эрнст значит для тебя куда больше, чем Чарли.

Норман промолчал.

— А он из кожи вон лезет — так старается, — сказала Джои. — Не боится нарваться на отказ, стать мишенью для насмешек. Он не трус, не то что ты. Ты уже бог знает сколько кропаешь ученую биографию вполне мизерного масштаба. Все оттачиваешь и оттачиваешь. А предъявить миру боишься — кишка у тебя тонка.

— Мне, между прочим, нравится над ней работать.

— Ты не замарался, как Чарли. Руки у тебя чистые. — Ее все еще колотила дрожь.

— Тебе надо выпить чего-нибудь горячего, дать тебе чаю?

Она замотала головой.

— Накрыть потеплее?

— Чарли всю жизнь должен был довольствоваться вторым сортом. Вроде меня.

— Будет тебе, Джои. — Он накрыл ее еще одним одеялом.

— Я тебе не рассказывала, как мы познакомились?

— Нет.

— Я работала в… — она назвала влиятельный в тридцатых годах журнал левого толка, — когда Джонни Рубик вернулся из Мадрида.

Рубик — он уже развязал язык в Комиссии — был один из самых талантливых голливудских режиссеров.

— Рубик в то время писал роман — ты тогда еще не был с ним знаком, — и все девчонки в журнале помирали по нему. Море обаяния, а Чарли, Чарли тоже писал для нас, и вечно приглашал меня туда-сюда, но мне все было недосуг, не до него. Тогда — не до него. Я… Видишь ли, я стала любовницей Джонни. Вернее, одной из многих его любовниц.

И она рассказала, как Джонни, когда она забеременела, уверил ее, что беспокоиться нечего: у него есть один приятель, который берется ей помочь, и они с Джонни отправилась в дешевую гостиницу вместе с этим его приятелем, врачом, лишенным врачебной лицензии, и там он все и проделал. А на следующий день Джои вышла на работу, чего делать не следовало.

— У меня началось кровотечение, очень сильное… — Джонни, как ей доложили, укатил в Мексику с одной актриской. Смылся. — Когда Чарли поднял глаза от машинки, он увидел, что я упала в обморок…

Джои на всю жизнь запомнила молодого врача со скверными зубами — посасывая роговую оправу очков, он сказал, что она никогда не сможет родить.

— А когда я очнулась, у моей кровати сидел Чарли, вот так-то, Норман. Чарли просидел около меня два дня… Когда я очнулась, Чарли был тут, рядом, держал мою руку, улыбался. Пришел с цветами, с гранками своего последнего рассказа. Пришел, когда я была никому не нужна.

— Убедила, — сказал Норман. — Он — замечательный.

— Когда началась война, Чарли не устроился, как прочие, в отдел информации. А ведь тоже мог бы заполучить непыльную работенку в армейской эстрадной бригаде, как Боб, или пристроиться в киногруппу, как многие другие. Но нет, это не для Чарли. Хоть у него и плоскостопие, и годы его вышли, он попросился в пехоту. И четыре года кряду, Норман, он провоевал в пехоте, а ведь какие только непыльные работы ему не предлагали.