Кто твой враг - [48]

Норман наклонился к Джои, поцеловал ее в лоб.

— Помоги ему, — попросила она. — Скажи, что он талант. Я ему это твержу, но мои слова мало что для него значат. А вот если ты…

— Попытаюсь. — Он пригладил ей волосы. — Попытаюсь помочь.

Зазвонил телефон.

— Не отвечай, — попросила Джои.

— Джои, ну, пожалуйста. — И, улыбнувшись ей, снял трубку.

— Я знаю, она у тебя, — сказал Чарли. — Не финти.

Норман не нашелся что ответить — до того оторопел.

— Скажи ей: если она через пятнадцать минут не будет дома, может вообще не возвращаться.

Норман повесил трубку.

— Это Чарли, — сказал он. — По-видимому, он все-таки следил за тобой.

Джои спрыгнула с кровати, сунула ноги в туфли, накинула пальто и, не говоря ни слова, кинулась вон.

XX

Немного погодя Норман поднялся к Карпу — ужинать. Карпа он не застал. Из мусорного ведра выглядывал огромный непочатый окорок. В кухне пахло горелой картошкой. В гостиной стояла пустая бутылка. Дверь в спальню наверху была заперта. Норман приложил ухо к двери и, хоть дверь приглушала звуки, расслышал душераздирающие мужские рыдания. Такое случалось и раньше. В последний раз Карп не выходил из спальни три дня.

По дороге к себе Норман постучался в дверь Эрнста и Салли.

— Эрнст?

В комнате, как ему показалось, кто-то быстро ходит.

— Салли?

Никакого ответа.

Он вышел на улицу, остановил такси. Интересно, вяло гадал он, устроили Винкельманы сегодня вечеринку или нет? Подумал — не заглянуть ли к Джереми, но заробел. Сегодня ему было необходимо, чтобы его — куда бы он ни пошел — приняли радушно. К Ландису? Белла как пить дать уже позвонила Зельде, и там ему рады не будут. К Грейвсу? Ну уж нет.

И тут до Нормана дошло — и как только он не заметил этого раньше, — дошло, что все его лондонские друзья, как и он, эмигранты.

Гордыбаки. Приехали покорять Лондон. А вместо этого гибли один за другим от холода, пьянства и безразличия. Местной жизни они чурались. Над местными порядками от школьных галстуков до очередей насмехались, да и от соблюдения этих порядков их практически освобождал топорный, не выдававший классовой принадлежности акцент. В отличие от своих предков, они держались новоиспеченными империалистами. С туземцами не селились, на туземках не женились. И женщин, и электробритвы привозили с собой. За эти годы из коммунистов они перешли в попутчики, из попутчиков в туристы. Туристы. Потому что даже те, кто жил в Лондоне не один год, о подлинной жизни города знали лишь по рассказам. Вокруг них — куда ни глянь — были туземцы, и их, похоже, волновали Диана Дорс[102], повышение платы за проезд в автобусе, международные матчи по крикету, автоматизация и принцесса Маргарет[103]. Эмигранты ни с кем, кроме эмигрантов, не знались. Иногда до их сведения доводили, что у этих типов в котелках есть и дети, и взгляды, и что есть — ну прямо, как в кино, — и жители Суррея, и шахтеры Йоркшира, и рабочие, которые — помимо того, что за них должно ратовать наряду с центральным отоплением и понижением цены на джин, — тяготятся женами, не доверяют рекламе и — ну прямо, как ты, — не прочь в половине четвертого помечтать, до чего было б здорово, если б дома тебя ждала София Лорен.

Норман ощущал себя глупцом.

Вокруг него — куда ни глянь — каждое утро мужчины в половине восьмого приступали к работе, девушки, отпахав восьмичасовую смену в «Форте», садились строчить письма Мэри Грант[104]. Производились часы, машины, пижамы, шпалы. Вокруг него шла реальная, измеряемая в фунтах, шиллингах, пенсах жизнь. Единственные сыновья белокожих отцов отправлялись в Малайю убивать единственных сыновей желтокожих отцов во имя национального престижа. Каждое утро в одиннадцать часов прыщавые мальцы сновали из кабинета в кабинет, поднося остывший чай в оббитых белых кружках девицам, печатавшим под диктовку начальников письма, начинавшиеся «В ответ на Ваше распоряжение от 23-го». Пожилым парам было не по карману посмотреть в местном «Гомоне» последнюю картину Мартина и Льюиса[105]. Одиннадцатилетки из Уоппинга с тонкой нервной организацией проваливали отборочные экзамены[106]. Престарелых пенсионеров пускали в общественные бани бесплатно. Вокруг него люди ясно понимали, что по понедельникам им не валяться в кровати после восьми, по средам не гулять по парку днем и не повидать Парижа. Вокруг него город жил реальной жизнью, и кто бы ни стал возлюбленным Салли, каким бы ни был сценарий Чарли, каковы бы ни были шансы Винкельмана стать продюсером фильма, все это, как и его одиночество, ровно никакого значения не имело.

Мысли Нормана обратились к Канаде, к Томасу Хейлу — он попытался представить, как тому видится их жизнь. Хейл ежегодно наезжал с ревизией все равно как Кафка[107] и относил тебя или к разряду проданных, или к разряду забракованных товаров. Хейл вновь и вновь открывал будущего творца Великого Канадского Романа и отправлял его — нередко за свой счет — в Лондон, но, навещая его в следующий раз, обнаруживал, что подающее надежды дарование с головой окунулось в пьянство или в телевизионную халтуру. Хейла, однако, это не останавливало. Он не мог себе представить, что англичанам нет дела до Канады. Для них Канада — это хранящий им верность доминион, где-то между ними и навсегда утраченной Индией, откуда родом лорд Бивербрук