Кто-то умер от любви - [57]

Я попросила Жака остаться в «Лескалье» — по официальной версии, чтобы поддерживать на вилле порядок, а на самом деле — чтобы следить за Анни, вернувшейся в Нюизман. Теперь я знала, где она находится, но это меня не утешало. Когда Жак сообщил мне о гибели ее матери, я, как ни ужасно, обрадовалась, решив, что Анни уже не тронется с места, посвятив себя заботам об отце.

Прошло несколько месяцев, я слегка успокоилась, но вот в один прекрасный день, в декабре, кто-то позвонил в дверь. Я сразу узнала юношу, который навещал мать Анни каждый день, пока нас не было в деревне. Жак подробно описал мне его внешность. Накануне Анни покинула Нюизман, и он думал найти ее здесь. Сначала я вообразила, что это уловка и он хочет силой отнять у меня Камиллу. Но отчаяние, которое я прочла в его глазах, когда сказала, что Анни здесь нет, рассеяло мои страхи. Нет, это была не ловушка, он действительно разыскивал ее. Я была не готова к этому разговору, но его вид — вид робкого влюбленного — подсказал мне ложь, которую ему невыносимо было услышать. Я сообщила ему, что Анни влюбилась в какого-то солдата. Более того, вышла за него замуж. Извините, но это так.

Он попрощался со мной, совершенно убитый. А я ликовала. Значит, Анни ничего не рассказала ему о романе с моим мужем. И я уж было обрадовалась, что опасность миновала, как вдруг он заговорил с девочкой нежным голосом, каким обычно говорят с детьми:

— До свидания, Луиза!

Этим он выдал себя: только Анни звала мою дочку Луизой. Значит, ему была известна правда — по крайней мере та, что касалась Камиллы.

Когда Анни предложила мне назвать дочь Луизой, я сделала вид, что согласна, — в то время я соглашалась на все подряд, не раздумывая. Но про себя я твердо знала, что назову ее именем моей матери — Камилла. Должна же она получить от меня хоть эту малость. И, регистрируя ее рождение в мэрии, не колебалась ни секунды:

— Камилла Маргарита Вернер.

И так же уверенно ответила на следующий вопрос:

— Дата рождения?

— Пять дней назад, двадцать восьмого июня.

Камилле было уже чуть больше месяца, но я сказала «пять дней», как почти все молодые матери, стоявшие в очереди передо мной. Молодые отцы — те, как правило, говорили «вчера». Но с началом войны сюда приходили только женщины, а они называли срок «пять дней» или «неделя» — в зависимости от того, сколько времени им понадобилось, чтобы оправиться от родов.

Я ничем не рисковала — в этом младенческом возрасте месяц туда, месяц сюда не имеет значения. Теперь Анни лишилась законных прав на Камиллу. Мой ребенок стал ей чужим и будет таковым всегда. Поль тоже считал свою дочь на месяц моложе, чем в действительности. И только одна я в душе поздравляла ее с настоящим днем рождения, неизменно отмечая ее подлинный возраст и годовщину моей вины — моего канувшего в Лету обмана.

«До свидания, Луиза!»

Я глядела в спину уходящего юноши со странным чувством симпатии. В этой истории мы с ним оказались товарищами по несчастью, преданными, отвергнутыми, никому не нужными.

Однако он знал, что «Луиза» — дочь Анни, и в этом отношении представлял для меня угрозу. Я хотела избежать разоблачения, значит, нужно было проследить за ним: он и только он мог помочь мне напасть на след Анни. Если она и обратится к кому-нибудь, то уж конечно, к нему, я в этом не сомневалась. Между ними существовала какая-то особенная связь, та форма любви, которая побуждает женщину дать своему ребенку имя мужчины, даже если он ему и не отец. Я установила за ним постоянное наблюдение — это было гарантией моего спокойствия.

Анни покинула Нюизман и могла появиться здесь в любой момент. А вдруг Поль и она вернутся вместе, чтобы отнять у меня Камиллу? Ведь слышала же я о безумно влюбленных женщинах, которые не боялись ехать в Германию, в лагеря для военнопленных, в поисках своих возлюбленных.

Однажды мы с Камиллой пришли на кукольный спектакль. Ей только-только исполнился год. Я усадила ее на переднюю скамью и пошла покупать билет. Касса была всего в нескольких шагах. И вот, возвращаясь, я заметила Анни, которая пряталась за деревом. Я видела ее лицо в профиль, оно оживлялось одновременно с личиком Камиллы, смех звучал в такт смеху Камиллы. Дети всегда смеются громко, от всего сердца, а взрослые — более сдержанно, приглушенно, и если им вздумается захохотать искренне, по-детски, окружающие воззрятся на них с холодным удивлением, словно напоминая о приличиях. Каким же кошмарным зеркалом стали для меня эти два профиля. Они улыбались совершенно одинаково. К счастью, никому не придет в голову судить о родстве по улыбке. Я села рядом с Камиллой, сохраняя внешнее спокойствие и притворяясь, будто меня тоже веселят злоключения бедняги Гиньоля. Не знаю, почувствовала ли Камилла, как по-хозяйски я положила руку на ее плечико, тогда еще совсем маленькое.

Когда представление закончилось, я усадила Камиллу в коляску и сосчитала про себя до десяти. Я знала, что, подняв глаза, увижу Анни уже со спины, ей незачем было задерживаться здесь, раз предмет ее любви недоступен для взгляда.

Теперь я догадалась, что она уже не впервые вот так украдкой наблюдает за Камиллой: ее уверенное поведение доказывало, что это стало привычкой.