Кто-то умер от любви - [58]

Проследить за Анни. Раз она шпионит за мной, я буду шпионить за ней. Увидеть, куда она идет. Если повезет, узнать, где она живет, где работает. И обезвредить, как обезвреживают дурную болезнь, установив наконец ее причину.

Я шла за ней по улицам, и моя решимость убывала с каждым шагом: Анни, вне всякого сомнения, направлялась к нашему дому. Этого я не ожидала и стала лихорадочно прикидывать, как мне защититься: я не могла допустить стычки на глазах у Камиллы. И вдруг у перекрестка, где начиналась наша улица, Анни исчезла из виду. Сначала я подумала, что она заметила слежку и скрылась. Но миг спустя мой взгляд привлекло нечто, грубо нарушавшее ровный строй фасадов, — это был большой фонарь над вывеской «Ранняя звезда». У меня помутилось в глазах, но я не могла двинуться, словно в землю вросла.

Впереди, в нескольких метрах, я увидела то, что называлось картинной галереей, а было на самом деле борделем.

Я прошла мимо. Если бы в этот момент прогремел взрыв, я бы, наверно, его не услышала. Так вот оно что: Анни занимается проституцией. Все взгляды прохожих были устремлены на меня. Все пальцы указывали на меня. Все рты презрительно кривились. И звуки вокруг меня тонули в каком-то тумане. Перестаньте, я тут ни при чем! Она сама сделала свой выбор. Она ведь могла подыскать себе другое занятие. Нет, я ни при чем. Такова жизнь. Я не виновата. Она захотела стать проституткой, это ее выбор. Может, порок у нее в крови… Ох нет, только не в крови, Камилла, боже мой… В складе ее сознания.

Однако не прошло и часа, как с этим покаянием, с этим самобичеванием было покончено. Так же бурно, как я обвиняла себя, я возликовала, почувствовав невероятное облегчение. На этот раз все кончено, действительно кончено! Теперь она никак не сможет навредить мне. И никогда не сможет забрать у меня Камиллу. Пустив на продажу свое женское достоинство, она потеряла достоинство матери. И пускай она теперь заявится ко мне с требованием отдать ей дочь, я знаю, что ей ответить: нельзя быть одновременно матерью и шлюхой.

И Поль, который, может быть, и собирался бросить меня ради дочери рабочего, не сможет сделать это ради потаскухи. Да притом потаскухи, которая спит с бошами. Nur für Offiziere[20]. «Ранняя звезда» давно была реквизирована немецкими властями.

Как же она опустилась до такой степени, чтобы угодить в это заведение? Неужели потому, что бродила вокруг нашего дома? Или потому, что ее привлекли картины, выставленные в витрине? Знала ли она, куда попадет? Не удивилась ли при виде продавщицы в нижнем белье, поднимающей железную штору над входом? Или просто сказала себе: почему бы и нет? Смириться с обстоятельствами. Жить поближе к Камилле, то есть к Луизе, притом в тепле. Зима ведь выдалась такая суровая. Есть досыта. Не иметь нужды в одежде. И пользоваться углем, в котором для их клиентов не было недостатка.

Перестав бояться Анни, я вдруг начала ее жалеть.

Каждое утро я оглядывала улицу и каждое утро видела ее где-нибудь поблизости. За деревом, на дальней скамейке. Где бы она ни затаилась, ее глаза были устремлены на Камиллу. Вначале я колебалась — стоит ли нам гулять в парке на Елисейских Полях, но потом сказала себе: какая разница, где бы мы ни гуляли, на какой бы детской площадке ни играла Камилла, Анни все равно отыщет нас, отыщет и будет ходить следом. Покидать Париж тоже было бесполезно. Она никогда не потеряет Камиллу из виду. И никакой другой город, никакая деревня не защитят нас лучше, чем Париж. Некоторые вещи могут существовать только в столицах, большой город поглощает проблемы, не дает им хода, заглушает шипенье змей. Нужно продолжать жить, как прежде, ничего не меняя. Проституция связала Анни руки. И теперь главное — не дать ей покончить с этим, уехав из Парижа. Мало-помалу я привыкла видеть ее в пространстве своей жизни. Как вид немецких самолетов днем и ночью напоминал мне, что парижское небо нам уже не принадлежит, так и вид Анни напоминал, что моя дочь не принадлежит мне целиком. Но я уже не боялась Анни — на что она могла претендовать, в ее-то положении? Мы с ней были врагами, и каждая из нас искала, не находя, уязвимое место другой. На самом деле оно было, и было одно на двоих, но ни я, ни она не могли им воспользоваться, ибо звалось оно Камиллой.

До того как выяснилось, что Анни стала проституткой, я не обращала на немцев никакого внимания. Я смотрела сквозь них с высокомерным презрением, когда они обшаривали наши сундуки, забирая все подряд. Да и бывала я теперь лишь в тех местах и у тех людей, которые отвечали моим критериям чести, достойного поведения. Не могу назвать это борьбой с захватчиками — нет, это было пассивное противостояние.

Но после первой встречи с Анни я стала посещать немецкие праздничные вечера, выставки — например, экспозицию Арно Брекера[21], — концерты во дворце Шайо и даже устраивала дома званые ужины. Разумеется, это было недопустимо, но я боялась, как бы Анни не завлекла своими прелестями какого-нибудь немецкого офицера, чтобы с его помощью заполучить Камиллу. И к обороне следовало подготовиться заранее. То есть завести себе среди немцев влиятельных покровителей, полезные знакомства. Ради победы над моим личным врагом мне пришлось капитулировать перед нашим общим. Если я хотела сохранить Камиллу, нужно было перейти на сторону неприятеля. Да и чего бы я не сделала, лишь бы она осталась со мной. Сколько бессонных ночей я провела над ее кроваткой, задыхаясь от любви — такой горячей, такой ненасытной любви, что она мешала мне спать!