Кто скажет мне слова любви… - [19]
Тася мимолётно пожалела бывших владельцев путёвок – может, заболели, или испугались «активного отдыха» и теперь жарятся где-нибудь на пляже, подставив солнцу загорелые бока. Тася не любила загорать, а отдыхать предпочитала взахлёб. До упаду. Если хотите, до изнеможения. Такой вот бзик. У всех же бывают – бзики.
И не утерпела – показала путёвки Павлу. Он рассеянно повертел в руках два картонных квадратика с фиолетовыми штампами и вернул их Тасе со словами: «Уезжаешь, значит? Всё-таки решилась… А я хотел в театр с тобой, в августе Мариинка на гастроли приезжает, слышала?»
О гастролях Тася не слышала, иначе не стала бы покупать путёвки на август. Мариинский балет был для неё чудом, вроде явления Христа, которого никто не видел воочию, только на иконах. Вот и она – только по телевизору, а «живыми» – ни разу…
– Говорят, классно танцуют, я сам-то не видел, думал с тобой пойти, – монотонно бубнил Павел.
– Но билеты… по три тысячи, наверное, а на хорошие места по пять, – зачем-то возразила Тася. Она была удивлена, что Павел помнит о её пристрастиях и готов заплатить за билеты, а цена-то сумасшедшая (желание увидеть – тоже сумасшедшее). Жаль, что она не сможет пойти. Но ещё больше удивило Тасю, что Павел даже не спрашивает, с кем она поедет на Селигер. Получается, ему всё равно? – кольнула в сердце обида. Так они и расстались – Тася улыбалась, стараясь казаться беспечной, Павел хмуро пожелал ей хорошей погоды и хорошо отдохнуть. И не скучать.
Последнее пожелание было напрасным: с Машей скучать не придется. Как и сама Тася, Маша была легка на подъём, обожала путешествия и приключения и с завидным постоянством влипала в истории, по прихоти судьбы всякий раз оказываясь в эпицентре событий. Так что скучать им придётся вряд ли, – с удовольствием думала Тася. И оказалась права.
Селигер ошеломил их обеих сказочно-волшебной красотой и необозримым простором. Первые два дня группа провела на турбазе: получали продукты, палатки, костровые принадлежности, походные разборные кровати и спальные мешки. И целый день учились грести. Как выяснилось, большинство из их группы не имело представления о том, как обращаться с веслами. Лодки были тяжёлыми, четырёхвёсельными, и грести полагалось парами. Народ бестолково махал вёслами, не попадая в ритм и загребая слишком глубоко. Рулевые не могли справиться с рулём, направляя лодку куда угодно, только не туда, куда надо.
К речным проблемам добавились сухопутные: палатки видели только в кино и не знали, что делать с колышками и зачем они вообще; костёр разводили полчаса; макароны переварили, и они превратились в жидкую кашу из теста и воды, которую, добавив сливочного масла, хлебали ложками вместо супа (суп жестоко пересолили, и его пришлось вылить), а вместо чая получился чифирь (бухнули в котёл пачку заварки и забыли снять с огня), который глотали, морщась от горечи и на все лады ругая дежурных.
Дежурные злились, потому что старались изо всех сил, и их можно было понять: обед на двадцать восемь человек они варили впервые в жизни и не знали, чего и сколько класть. К тому же, макарон на всех не хватило, и дежурным пришлось ужинать кабачковой икрой в стеклянных банках, которую их группе всучили в турбазовском магазине и которую при других обстоятельствах они не стали бы есть даже на необитаемом острове.
Альберт Николаевич (инструктор и руководитель группы, которого они дружно невзлюбили – за то, что разговаривал приказным тоном, требовал соблюдения дисциплины, а за неподчинение грозился снять с маршрута и отправить в Москву) был вынужден отложить отплытие, ругаясь сквозь сцепленные зубы. На общем собрании группы, которое состоялось в Москве незадолго до отъезда, Альберта уверяли, что умеют плавать, ставить палатки, разжигать костёр и держать в руках вёсла (умение грести и хорошо плавать было непременным условием участия в лодочной кругосветке – и народ беззастенчиво врал…).
Грести учились до поздней ночи. В каждой лодке было две пары вёсел – загребные в задних уключинах, подгребные в передних. Сидеть полагалось спиной вперед, новичкам это казалось неправильным, но они не торопились озвучивать свои выводы, боясь рассердить и без того сердитого Альберта Николаевича.
Гребец, работающий с главными вёслами, сидел в середине лодки, подгребной – позади него, на носу. Сидящему сзади приходилось грести в ритме, задаваемом загребным: то есть наклоняться и выпрямляться одновременно. Стоило на секунду ослабить внимание и посмотреть в сторону – и толстые рукояти вёсел больно втыкались в спину сидящему впереди, оставляя кровоточащие ссадины. Загребным это, как вы сами понимаете, не нравилось, и экипажи лодок переругивались и выясняли отношения на весь Селигер – по словам Альберта Николаевича, которого Альбертом никто не называл – его почётно именовали адмиралом их довольно большой (семь лодок, по четыре человека в каждой) флотилии. Альберт был польщён и против «адмирала» не возражал.
Тася с Машей оказались способными ученицами и слаженно работали вёслами, в такт с сидящими впереди загребными. Их лодка была под номером 37, остальные имели номера: 5, 21, 36, 76, 92 и 138. С пятой под девяносто вторую – деревянные, крутобокие, с острым килем (такая конструкция придаёт лодкам особую остойчивость: шторма на озере нешуточные, волна крутая, и лодки здесь мастерили особенные, с высокими бортами и глубоким килем). Сто тридцать восьмая – плоскодонная лёгкая дюралька – принадлежала «адмиралу».
Дом Григория Негубина, построенный его дедом из сибирской лиственницы, оберегает от бед живущий на чердаке домовой. Даша, дочь Григория, не может простить домовому смерти матери и изощрённо мстит. Стараниями девочки домовой из доброго превращается в злого, и Дашина жизнь становится невыносимой. Несчастья случаются не с ней, а с теми, кого она любит, но в ком не течёт кровь Негубиных. Чтобы спасти от Избяного приёмную дочь, Дарья отправляет её в городской интернат… По народному поверью, злой домовой не может вернуться в прежнее доброе состояние.
Группа туристов-любителей растворилась в подмосковных лесах и исчезла, словно её и не было. Молодые, красивые, сильные, они могли бы жить, могли быть счастливы. Собственно, они и были счастливы, найдя друг друга, и им было хорошо вместе. Они исчезали по одному. Не появлялись в группе, не отвечали на звонки. Походных групп много: не приходят, значит выбрали другую. Жалко, конечно, но – вольному воля. О страшной правде никто не догадывался… В оформлении обложки использовано фото автора.
Когда от Томки ушёл муж, она не плакала. Ушёл – и слава богу! Томка всем для него пожертвовала, а он не ценил, только пользовался. Другую себе нашёл. Небось, такая же выпивоха, злорадно думала Томка, собирая мужнины вещи. А в сердце острой щепкой вонзилась обида и ворочалась там, кровоточила, не заживала: от неё, домовитой, хозяйственной, заботливой, ушёл муж. И не просто ушёл, а к какой-то пьянчужке. К собутыльнице.
Сапагины и Глинские дружили, что называется, домами. На праздники традиционно обменивались подарками. В гости ходили по очереди. В этот раз была очередь Глинских. Принимающая сторона искренне радовалась, представляя восторг друзей, которых ждал царский подарок – итальянская кофемашина «Лавацца». О том, как будут радоваться сами, они не представляли…
Сборник рассказов полумистического содержания. Написано на реальном фактическом материале. По ту сторону жизни, по ту сторону смерти, по ту сторону снов…
Время действия – девяностые годы, место действия – садово-дачное товарищество. Повесть о детях и их родителях, о дружбе и ненависти. О поступках, за которые приходится платить. Мир детства и мир взрослых обладают силой притяжения, как планеты. И как планеты, никогда не соприкасаются орбитами. Но иногда это случается, и тогда рушатся миры, гаснут чьи-то солнца, рассыпаются в осколки детское безграничное доверие, детская святая искренность и бескорыстная, беспредельная любовь. Для обложки использован фрагмент бесплатных обоев на рабочий стол.
«Торчит Саша в чайной напротив почты, пьет кислое пиво, гордо посматривает на своих собутыльников и время от времени говорит: — Если Бог, — говорит, — когда-нибудь окончательно осерчает на людей и решит поглотить всех до последнего человека, то, я думаю, русские — на десерт».
Вам никогда не хотелось остановить стремительный бег времени и заглянуть в прошлое? Автор книги, Сергей Псарёв, петербургский писатель и художник, предлагает читателям совершить такое путешествие и стать участником событий, навсегда изменивших нашу привычную жизнь. В книгу вошла повесть о послевоенном поколении и службе на космодроме Байконур, а также материалы, связанные с историей лейб-гвардии Семёновского полка, давшего историческое название одному из интереснейших уголков старого Петербурга – Семенцам.
Когда твой парень общается со своей бывшей, интеллектуальной красоткой, звездой Инстаграма и тонкой столичной штучкой, – как здесь не ревновать? Вот Юханна и ревнует. Не спит ночами, просматривает фотографии Норы, закатывает Эмилю громкие скандалы. И отравляет, отравляет себя и свои отношения. Да и все вокруг тоже. «Гори, Осло, гори» – автобиографический роман молодой шведской писательницы о любовном треугольнике между тремя людьми и тремя скандинавскими столицами: Юханной из Стокгольма, Эмилем из Копенгагена и Норой из Осло.
Это — роман. Роман-вхождение. Во времена, в признаки стремительно меняющейся эпохи, в головы, судьбы, в души героев. Главный герой романа — программист-хакер, который только что сбежал от американских спецслужб и оказался на родине, в России. И вместе с ним читатель начинает свое путешествие в глубину книги, с точки перелома в судьбе героя, перелома, совпадающего с началом тысячелетия. На этот раз обложка предложена издательством. В тексте бережно сохранены особенности авторской орфографии, пунктуации и инвективной лексики.
Повесть «Винтики эпохи» дала название всей многожанровой книге. Автор вместил в нее правду нескольких поколений (детей войны и их отцов), что росли, мужали, верили, любили, растили детей, трудились для блага семьи и страны, не предполагая, что в какой-то момент их великая и самая большая страна может исчезнуть с карты Земли.
Ида Финк родилась в 1921 г. в Збараже, провинциальном городе на восточной окраине Польши (ныне Украина). В 1942 г. бежала вместе с сестрой из гетто и скрывалась до конца войны. С 1957 г. до смерти (2011) жила в Израиле. Публиковаться начала только в 1971 г. Единственный автор, пишущий не на иврите, удостоенный Государственной премии Израиля в области литературы (2008). Вся ее лаконичная, полностью лишенная как пафоса, так и демонстративного изображения жестокости, проза связана с темой Холокоста. Собранные в книге «Уплывающий сад» короткие истории так или иначе отсылают к рассказу, который дал имя всему сборнику: пропасти между эпохой до Холокоста и последующей историей человечества и конкретных людей.