Кто не знает братца Кролика! - [2]

– К счастью, не вся, – успокаивает товарищ. – «Столбовая» хороша.

И выхватывает приговоренную из обоймы. Мы и слова молвить не успеваем, Николай аристократически отвинчивает пробку: уверенно, словно потомственный сомелье.

– По пятьдесят. Для разгона! – изрекает, ласково поглядывая на рюмочки. Хозяйка, видно, его по-настоящему любит: сквозь пальцы смотрит на то, что он довольно часто за ее счет пригубляет с посетителями.

Портос умоляет, показывая на подвешенный «ящик»:

– Лучше поставьте музыку! Музыка всегда нейтральна… под музыку можно мечтать – а под эту дрянь нельзя! В конце концов, друзья мои, мы не в прозекторской и наш смертный час не наступил. Я чую, валькирии не поют свою песнь и не щелкают крыльями, подобно летучим мышам… Они не носятся еще над нами, девы смерти.

– Им здесь негде носиться, – серьезно вставляет бармен. – Они разобьют о подвальный потолок свои прекрасные девичьи головы. Кроме того, не слышно шума битвы. Три мирных алкоголика отдают должное отечественным производителям так называемого хлебного вина! Где бряцанье доспехов, воинственные крики, жажда подвигов?

Зимовский расстроился.

– Вот, вот! Когда страна начинает спиваться, вместо того, чтобы штурмовать небо, – добра не жди. Мне по душе авантюристы, которые на сшитых чуть ли не сучьями кочах навещали Шпицберген. Или бунтари с Дона, сунувшиеся в свое время к самому Кучуму. Впрочем, уже некого завоевывать. Весь мир – проходной двор. Проклятый Колумб! – чуть ли не с отчаяньем восклицает, благоговейно наблюдая за тем, как недрогнувшей рукой Николай до краев наполняет благословенные маленькие сосудики.

Актер достает горсть мелочи вперемешку с жалкими бумажонками. Николай великодушным жестом отодвигает сокровища.

– К черту валькирий! К черту прозекторскую. После сорока у многих остается одна перспектива – в теплом подвальчике пропустить рюмашку. Вот о чем я сейчас думаю! Я люблю вас, ребята!

Кто-то мягко меня хватает за локоть и отводит от двух философствующих собратьев. Дело серьезно: младшенький начинает заискивать. Последний раз точно так же прыгал, когда до трусов проигрался в покер.

Раздумываю, не резануть ли правду-матку насчет ее вытирания носа рукавом, неопрятности, наглости и всего прочего, но младший так на меня смотрит, что теряюсь. И здесь совесть дает настоящего шенкеля. Пришпоривает меня моя дрянная совесть, даже подскочить заставляет. Вот что, подлая, нашептывает: «Неужели ты сам не оказался в таком же глупейшем, идиотском положении, когда по уши вляпался в стерву Дину? В эту сиамскую кошку, которая всю душу твою уже исцарапала! Разве ты не так же ослеп и оглох, несчастный?! Лестница не уходила у тебя из-под ног, не били в твоей тупой и поганой башке колокола, тебя не корчило на пыточном огне? Ты ведь и сам бросался, скулящий щенок, к телефону, и ведь подумывал даже, Вертер, махнуть рукой на собственное существование: Маяковского из себя корчил. Есенина. Из-за кого! Из-за крашеной маленькой вертлявой дряни с наманикюренными кровожадными ногтями. Оцени же наконец свое безумство! Осознай бездну. Сколько ты посвятил ей сонетов? Сколько извел бумаги на всякую чушь?»

Честно говоря, бежать нужно сломя голову от мерзавки. Месяца не прошло, она выжала меня, как мокрое полотенце, – досуха. И до сих пор ускользает – разрешает невинные поцелуи! Но что самое подлое: ведь хитро, изощренно себя повела при знакомстве. Конечно, принялась величать настоящим поэтом. Выпил я тогда, попался на эти глазки – она тонко представилась, загадочно. Корчила Шахерезаду!

– Если принцесса нравится, какие тут разговоры, – выдавливаю. – Сочетайся!

Жених мгновенно унесся к стойке и возвращается с двумя стаканами отвратительной студенческой бурды. Младший так хочет мне услужить, что выпиваю отвертку залпом. И он залихватски хлопает стакан.

– Я ей сказал: ты поэт и сейчас без работы!

– Зачем?

– Брат у нее бизнесмен. Обрадовался: поэты умеют неординарно мыслить. Ему такие нужны позарез… Я тебя продал. Он сюда завтра заглянет.

– Чем хоть занимается твой Сорос?

Младший на секунду озадачен:

– Какая разница!

В уголок моего рта втыкают «Кэмел». И зажигалку подносят, и вспыхивает сегодня эта проклятая зажигалка с первого раза: ну, все для того делается, чтобы сознание притупилось, интуиция не сработала, чтобы окончательно заделался я студнем, плюшевым мишкой. Впрочем, я не против, если предложат работенку. Я вообще сейчас в таком состоянии, что вполне могу бухнуть: «давайте, ребята, перебирайтесь к нам». Потом волосы на себе порву – но в данный момент совершенно обо всем забываю.

– Я к ней перееду, – успокаивает братец. – У Адки потрясная квартирка.

Слова пролились настоящим бальзамом, однако бормочу что-то типа «ну, зачем же к ней, когда у нас пустуют комнаты». Счастье – он не прислушался к глупости.

Улыбка гостя широка, как степь: красуются передние зубы-резцы. Костюм и ботинки, несмотря на тщедушность хозяина, вне конкуренции. Пижонскую папку работодатель, не стесняясь, шлепает к нам на столик.

Зовут бизнесмена Аркадием, но для меня он уже навсегда остается наглым, развязным мультяшным героем. Продыху Кролик не дает: заполняет собой пространство. Не проскочило и секунды – уже ведет переговоры с Николаем насчет коньячка по случаю сегодняшнего знакомства и выбирает из здешних подделок самую дорогую.