Кто боится вольных каменщиков? Феномен масонства - [4]

Этим также объясняется, почему описание масонских ритуалов в этой книге (собственно говоря, и в любой другой книге) не является раскрытием их тайн. Тайна не содержится в обладании фактической информацией о словах, действиях, жестах и т. д., ни даже в объяснении их смысла в таких понятиях, как их происхождение от Легенды о Хираме-строителе, которая совсем не является тайной (или даже их соответствие этой легенде). Тайна содержится в понимании значения символов в уникальном контексте их ритуального воспроизведения в Ложе. Каждая деталь обряда католической евхаристии может быть предана публичной огласке, более того, должна бытъ предана огласке, по причине своей экзотерической природы, однако полное понимание ее значения доступно только посвященным. Так же и полное понимание смысла масонских ритуалов — и более того, смысла их секретности — открыто только для масонов.

Отсюда следует, что значение термина «секретность», как он употребляется масонами, почти всегда и всеми понимается неправильно. Ключевым здесь является понимание принципиального различия между значением терминов «символический» и «тайный» на языке масонов. Если масонские тайны носят символический характер, значит, клятва также является символической — как и любое наказание за нарушение этих клятв, сколь бы зловещим оно ни звучало.

Таким образом, немасон не может сказать: «Нет никакого способа для меня узнать эти тайны», потому что на самом деле он может это сделать, если захочет, — хотя вне контекста он не будет способен понять их. Именно этот фактор не только «поддерживает репутацию общества как тайного», как сказал Великий Мастер, но, на мой взгляд, усиливает постоянное напряжение не только между масонством и общественным мнением, но и прежде всего внутри «коллективного сознания» самого масонского общества[1]. Напряжение возникает из конфликта между знанием о масонстве, которым обладает публика, с одной стороны, и непониманием ею того, что она знает, и невозможностью такого понимания — с другой. Это напряжение пассивно усиливается самим институтом франкмасонства, поскольку масонство не может не чувствовать, что такова цена, которую оно должно платить за свою весьма удобную автономию и отдельность от остальной части человеческого сообщества. Такая цена не может быть слишком высокой[2]. В то же самое время именно это напряжение постоянно генерирует осознание масонами самих себя как людей, обладающих знанием, которое не является доступным для всех, которым нельзя делиться с другими (или даже, в зависимости от степени, с другими масонами), но которое носит совершенно исключительный характер.

Другой аспект той же проблемы является более специфическим и касается только тех немасонов-монотеистов, которые озабочены чистотой христианства в Британии (и, еще более того, в Америке). Он может также беспокоить некоторых масонов-христиан, у кого присутствуют сомнения относительно нехристианского характера масонских ритуалов и символики. К сожалению, сам термин «идолопоклонство» употребляется исключительно как выражение христианской критики; он не может быть использован как термин, описывающий религиозное самосознание человека (попытайтесь представить себе члена африканского племени, который говорит: «Да, кстати, я не забыл сказать, что я анимист?»).

В современном климате христианской терпимости обвинение в идолопоклонстве не выглядит особенно дискредитирующим, даже если оно высказано богословом или священником. Для большей части христианского населения Британии и Америки, за исключением, конечно, крайних маргинальных религиозных групп, это слово не несет никакого серьезного религиозного или философского значения, в то время как для большинства атеистов и агностиков оно имеет разве что метафорический смысл. Несмотря на все это, однако, термин «идолопоклонство» сохраняет определенное значение даже для тех в нашем обществе, кто никогда не признался бы в этом, не в последнюю очередь для многих масонов, поскольку наше общество все еще остается, по крайней мере до некоторой степени, христианским[3]. В целом общественное мнение сейчас открыто не осознает себя отражающим христианские взгляды, оно рассматривает себя исключительно как общественное. В качестве такового оно сильно нагружено современной предрасположенностью к открытости. Масонство же, напротив, рассматривает себя прежде всего исторически, и большинство масонов не осознает: то, что в 1723 г. (году публикации первых официальных масонских Конституций) рассматривалось общественным мнением как «духовная эксцентричность» джентльменов, которым нечего делать, сегодня рассматривается как скандальное нарушение чрезвычайно важной социальной конвенции. Поэтому то, что в 18-м веке вызывало некоторые богословские сомнения, но оставалось социально приемлемым, сегодня рассматривается как социально неприемлемое. Ибо, действительно, «идолопоклонническая жестокость» вышеупомянутого наказания, задуманного в определенном смысле как аллегория, является абсолютно негуманной в глазах сегодняшней секуляризованной публики[4]. Общественное мнение, однако, совершенно не способно мыслить аллегорически