Крыши Тегерана - [8]

Доктор всегда читает, даже на ходу. Ахмед клянется, что пару раз видел, как тот налетал прямо на фонарный столб. Он стал моим другом и наставником на правах одного из немногих людей, которым нравятся те же книги, что и мне. Он восхищается философией Карла Маркса, Фридриха Энгельса, Жана Поля Сартра и Бертрана Рассела. У него есть все пьесы Бертольта Брехта и Джорджа Бернарда Шоу, произведения великих американских писателей, таких как Джек Лондон, Джон Стейнбек и Говард Фаст.

С Доктором меня познакомил Ахмед.

— Он самый умный парень в нашем квартале. Гораздо умнее тебя, — поддразнил он меня.

А потом прошептал, оглянувшись по сторонам:

— Думаю, он из тех, кто не любит шаха.

— Вполне логично, — пробормотал я.

Я знал, что большая часть студентов университета — истовые противники режима тирании.

— Почему он такой умный? — спросил я.

— Не зря его называют Доктором, — ответил Ахмед тоном всезнайки. — Он не врач — ты ведь это знаешь?

Я улыбнулся и кивнул.

— Он прочитал все на свете. Он знает все. Он как энциклопедика.

— Что такое энциклопедика? — спросил я, смеясь над его оговоркой.

Оставив мой вопрос без внимания, он продолжил:

— Думаю, он, наверное, единственный человек, который пользуется более длинными словами, чем ты! И всегда обсуждает политику. Слава богу, ты этого не делаешь.

Ахмед взмахнул рукой, словно собирался меня стукнуть.

Я снова рассмеялся.

В свое время я по-настоящему узнал Доктора. С его помощью в мою жизнь прочно вошла марксистская философия. Он рассказывал о диалектическом материализме, детерминизме, централизации и концентрации капитала, хвалил и цитировал таких философов, как Луи Альтюссер, Эрих Фромм и Антонио Грамши — марксистских ученых, сочинения которых запрещены в Иране.

Доктор спрашивал о моих интересах, увлечениях и учебе в школе. Когда он узнал, что я заядлый читатель, глаза его загорелись.

— Кто твой любимый писатель? — с жаром спросил он.

— Я люблю произведения Горького, — побаиваясь парня, которого называют энциклопедией, неуверенно произнес я. — Мне нравятся все русские писатели, которых я читал, — Достоевский, Шолохов, Пушкин.

— Правда? — воскликнул Доктор. — Где ж ты раньше был, друг мой? Это так здорово!

После долгого обсуждения русской литературы и ее влияния на большевистскую революцию тысяча девятьсот семнадцатого года Доктор спросил:

— Что ты думаешь о положении людей в наших деревнях?

Вопрос меня не удивил, если принять во внимание предшествующий разговор с Ахмедом. Прежде чем я успел ответить, он сказал:

— Условия их жизни ужасны. Ты когда-нибудь был на ферме?

Я кивнул.

— Знаешь, некоторые считают меня идеалистом, но я мечтаю о том дне, когда ни один человек не будет ложиться спать голодным. Я хочу найти способ дать образование любому, чтобы каждый мог полностью себя реализовать. Я хочу равенства и справедливости для всех, независимо от социального положения и классовой принадлежности.

Я чувствовал горячий энтузиазм Доктора и его увлеченность и относился к нему с искренней симпатией.

— Не знаю, как ты, — продолжал он, — но я вижу себя миссионером в деревне, хочу помогать людям копать колодцы, обучать их новой ирригационной технологии, технике сбора урожая и фильтрации питьевой воды. Знаешь, сколько людей умирает ежегодно от употребления загрязненной воды?

Я покачал головой. Он тоже, выражая всем своим видом озабоченность.

— Я хочу помочь им управлять своей жизнью, вместо того чтобы ждать, пока какой-то Бог вызволит их из несчастий. Ты меня понимаешь?

— Конечно, — сказал я с улыбкой.

В этот момент я решил раз и навсегда, что хочу стать таким, как он: добрым, умным и мечтательным идеалистом — да, идеалистом.

Вошла Зари с подносом прохладительных напитков.

— Ты, наверное, хочешь пить, — сказала она нежным голосом. — Я наблюдала за тобой. Ты ничего не пил с тех пор, как вошел.

«Она наблюдала за мной? Ух ты!» Потом я услышал, как Доктор тоже предлагает мне попить. Казалось, слова задерживаются на его губах и не сразу доходят до моего слуха, потому что сердце у меня замерло, я был совершенно очарован голосом Зари. Глядя на Доктора, я недоумевал, как можно так восхищаться им и одновременно завидовать ему.

Чтобы помогать семье, Доктору пришлось работать с двенадцати лет, когда с его отцом произошел несчастный случай.

— Однажды, в конце двойной смены, мой отец так устал, что отключился на несколько секунд, — с повлажневшими глазами рассказывал мне Доктор. — Кисть правой руки у него была так сильно обожжена, что ее пришлось ампутировать сразу, как его доставили в больницу. Раньше, когда я был еще маленьким, у отца случались сильные мигрени. Я, бывало, спрошу его, как помочь ему избавиться от боли, а он улыбнется и попросит меня поцеловать его в лоб. Едва я его поцелую, он подпрыгнет и скажет, что боль прошла, поблагодарит меня и даст монетку.

Доктор с печальной улыбкой покачал головой.

— Вот тогда он начал называть меня Доктором. Я долгое время считал, что мои поцелуи излечивают его, так что каждый вечер, пока он лежал в больнице после ампутации, я сидел у его кровати и целовал туго забинтованную руку, а он спал.

Доктор потер лоб, словно прогоняя тревожные мысли, и добавил: