Крым. Последняя надежда - [33]

Что же это за информация такая? Зачем горному бандиту Зубочистке код доступа к спутнику?!

Как он вообще узнал о ее существовании? Ведь Пошта никому не рассказывал, что слил коды на перфокарту.

Ясным было только одно: все дороги вели в Бахче-Сарай.

Жалко было расставаться с боевыми товарищами – за один бой Пошта успел привыкнуть к Зиняку, Воловику и Доку – но не сорвать же бойцов с крейсера ради опасной погони за Зубочисткой.

В конце концов, это дело для листоноши.

– Забирайте бандюков, – велел он морякам. – Пусть капитан Воронин с ними разбирается. А мы поедем в Бахче-Сарай.

– Кто это – мы? – удивился Зиняк.

– Я и Один. Такая у нас судьба, копать-колотить. Долг листоноши зовет.

Он пожал руки боевым товарищам, приторочил к седлу СВД, похлопал Одина по боку и одним прыжком вскочил в седло.

Интерлюдия Казак

Седло качнулось, и Захар оглядел простиравшуюся перед ним степь, выходя из воспоминаний.

– Что, дружище, проголодался? – Посмотрев, как Один с аппетитом поглощает колючки с растопыренного степного куста, Захар похлопал коня по загривку и, щурясь, повернулся в сторону заходящего солнца. – Давай-давай.

Да уж, задумался. Узнал бы отец – высек бы. Непростительно. Но в этой стороне всегда все было спокойно. Захар любил эти края. Они часто с Одином отправлялись сюда. Чтобы просто побыть вместе.

– Ну, наелся? Ладно уж, я, между прочим, тоже еще не ужинал. – Захар пришпорил коня, разворачивая его в сторону казачьего стойбища. – Давай-давай, а то мамка обоим по загривку насыплет.

И они поскакали домой. Ему нравилось чувство свободы, ощущать себя независимым, свободным. Чувствовать под собой упруго работающие мышцы верного Одина, который, как и он, только и ждал, чтобы вырваться на свободу из душного, пропахшего сеном и навозом загона.

– Мама? Это я. Я вернулся! – входя в отсек, отведенный под прихожую, и стаскивая по пути обмундирование, позвал Захар. – Отец вернулся?

– Нет еще, у него совет. Ну и где ты опять пропадал, Захар? – Выглянувшая из кухни мать строго сверкнула глазами. – Опять со своим Одином дурака валяли?

– Зря ты, мам. Один хороший, мы с ним так далеко заезжаем. – Поцеловав родительницу в щеку, парень прошел к столу и довольно потер ладони. – О, картошечка!

– Руки! – строго цыкнула мать, подавая сыну тряпицу.

Тот послушно вытерся, прежде чем сесть за стол. Когда все необходимые ритуалы были наконец закончены и сын набросился на остывающую картошку, мать уселась напротив и, подперев рукой голову, принялась наблюдать, как он ест.

– Строптивый ты, – покачав головой, наконец сказала она. – И чего не сидится тебе?

– А чего, – не поднимая головы, пробурчал Захар с набитым картошкой ртом. – Мы же во! – Он потряс алюминиевой ложкой. – А потом он как побежал. Такой быстрый, представляешь? А я-то поначалу боялся. Из седла чуть не упал. А он как понимает все: бок подставил, я и удержался. Молодец. Ветер, а не конь. Ну мы за холм и двинули. Интересно же…

– Ты ешь, ешь. Не отвлекайся, – вздохнула мать и, протянув руку, погладила сына по непослушным вихрам. – Ты сын атамановый, а в голове одни кони да колючки.

– Он замечательный, мам.

– Да знаю. Ты бы девушку хоть себе нашел.

– Да ну. – Парень взбрыкнул плечом, словно жеребенок, и мать улыбнулась. – Им бы только целоваться да глупости разговаривать. Зинка, ну та, с грибной фермы, вчера вообще учудила. Иди, говорит, покажу что-то. Заманила, а сама целоваться лезет… Фу!

– А мне кажется, она хорошая девушка. И ты ей нравишься.

– Ма-ам… – Мученически закатив глаза, Захар отправил в рот кусок картошки. – Ну вот только не начинай. Они все такие. Им бы только целоваться да хихикать, да в бирюльки играть. Другое дело мы, мужики. Вот мы с Одином вчера…

И он снова принялся рассказывать о своих приключениях, о верном восьминогом друге, кроме которого практически больше ни с кем не общался. Нина смотрела на него и не знала, что по-настоящему ему нужно ответить. Та страшная ночь, тот кошмар, в котором ей виделась его настоящая мать, которой на глазах у ребенка перерезали горло. Застреленный отец. Невесть откуда взявшиеся челноки, пулеметом положившие почти половину отряда ее мужа. Как она, наплевав на приказы и обычную безопасность, бежала к куче из расстрелянных стариков и детей, ориентируясь на тоненький детский писк. Вопль о помощи маленького беззащитного существа, который она не забудет никогда в жизни. Как вытаскивала его, прижимала содрогающееся от рыданий тельце к груди. Как орала на мужа, позабыв про страх, в любой момент ожидая выстрела или удара, способного проломить череп.

Она отстояла его. Защитила. Выходила, рыча на всех, словно покалеченная самка, отбившая у врагов детеныша. Впрочем, все так и было. И вот он взрослеет, растет. Сидит напротив нее и есть приготовленный ужин. Ее сын. Теперь ее. Они оба прекрасно знали, что Захар был приемным ребенком. Но это было слишком давно, и парень уже не помнил, когда в последний раз во сне к нему приходил ночной кошмар, в котором перерезали горло женщине, которая… которую… На самом деле он по-настоящему так и не помнил своих родителей. Не успел их узнать. Нина стала ему матерью. Растила, учила, как могла, давала подзатыльники, когда не слушался. Жаловалась на него отцу – казачьему атаману, грозе всей общины, который, напустив на себя притворную злобу, хмурился, поводя вислыми усищами, стараясь, по всей видимости, шуточно устрашить, но тем самым лишь вызывал еще новые приступы смеха у подобранного после бойни ребенка…