Крыло беркута. Книга 2 - [12]

Итак, теперь уже два гонца в какой-то мере решали судьбу казанского трона. Но гонец, посланный Кулшарифом в Крым, выполнить поручение не смог. Он не добрался до места, куда был послан. Его перехватил в пути летучий дозор русского войска, следивший вдалеке от своих за передвижениями казанцев. Добычу эту русские сочли столь важной, что письмо вместе с пленником тут же отправили к самому царю.

6

Когда у того или иного трона идет ожесточенная грызня, наверх всплывают самые отвратительные черты человеческой породы, обнаруживаются самые низменные чувства. Сколь бы ни кичились рвущиеся к власти своей принадлежностью к высшему кругу, сколь бы ни козыряли благородным происхождением, постоянные их спутники — низость, дикость и подлость.

Мурза Юсуф давно желал смерти своему старшему брату Шейх-Мамаю и, если б представился случай, ускорил бы его уход в иной мир не задумываясь. Хотя на похоронах он и старался выглядеть глубоко опечаленным, в душе его, конечно, бурлила радость.

Юсуф знал, что верховная власть в орде перейдет к нему, а все ж не без тревоги оглядывался назад. Сзади шел, наступая ему на пятки, его младший брат Исмагил-мурза. Разумеется, Исмагил с вожделением пялил глаза на опустевший трон и готов был — лишь представься такая возможность — столкнуть старшего брата с утеса власти. «Остерегаться надо этого пса, — думал Юсуф. — Для меня он опасней врага веры — царя урусов».

Таким образом, если самым опасным своим врагом в пределах орды Юсуф считал родного брата, то из внешних врагов более всего беспокоил его царь Иван.

Юсуфу представлялось, что своим восшествием на ордынский престол он осчастливил всех правоверных. С его точки зрения, Шейх-Мамай был мягкотелым правителем, никаких решительных шагов против русских не предпринимал и тем самым вынуждал Юсуфова зятя — достославного казанского хана Сафа-Гирея — воевать с ними в одиночку. Юсуф не раз указывал на это. Однако Шейх-Мамай был робок, не решился сам выступить против неверных. Правда, изредка он посылал, чтобы помочь Казани, небольшое войско, послал также несколько табунов лошадей, собранных у башкир, но тем дело и ограничилось. А русские между тем продвигались и продвигались на юг и восток.

«Прежде всего сейчас надо преградить Ивану путь на Казань, — размышлял Юсуф. — Во имя любимой дочери моей Суюмбики, во имя будущего хана — внука моего Утямыш-Гирея я должен оказать Казани ощутимую поддержку. Пусть почувствует царь Иван и ногайскую мощь!»

Юсуф знал: русские неплохо вооружены. И то, что они воюют храбро, было ему известно. И все же тешил себя надеждами на успех. «Коли ты — волк, — мысленно обращался он к царю Ивану, — то я — барс. Против твоей сабли я выставлю бьющее без промаха копье. Владения мои неоглядны. Не занимать мне коней, чтоб оседлать, достаточно и воинов, чтоб воевать. Под моей рукой — несчетные башкирские племена и роды. Да, все они — от Узени до Иргиза, от Иргиза до Яика, от Яика до Иртыша — все теперь под моей рукой!»

В дни, когда осуществилась, наконец, мечта Юсуфа о верховной власти в орде, мурзы, съехавшиеся в Малый Сарай, путались у него под ногами в ожидании своей доли от праздничного пирога. Все на что-то надеялись: на улус поудобней, на место подоходней… Спеша опередить друг друга, они подхватывали и повторяли каждое слово нового великого мурзы, готовы были на каждый его чих отозваться восклицанием «Ярхамбикалла!»[2], в один голос одобряли и превозносили до небес любую его мысль или намерение. Среди них был и Ядкар-мурза. Его трепала лихорадка нетерпения: скорей, скорей сесть на имянкалинский трон вместо Акназара, нашедшего свою смерть у ворот Малого Сарая.

По части угодливости Ядкар-мурза, пожалуй, превзошел всех. Но привлек к себе внимание Юсуфа прежде всего подробным рассказом о землях, где собирал ясак, о тамошних башкирских племенах и взаимоотношениях их предводителей. Там нужна твердая рука, племена эти могут принести великому мурзе гораздо больше пользы, чем приносили доныне, заметил Ядкар-мурза.

Юсуф принял прозрачный намек, казалось, благосклонно, и у Ядкара-мурзы уже не оставалось сомнений в том, что поедет в Имянкалу в звании хана. И все, что имел там Акназар, — ханские визири, какое-никакое ханское войско, ханские охранники, гонцы, ашнаксы, наложницы, даже настоятель мечети у горы Каргаул знаменитый ишан Апкадир с его мюридами и шакирдами, — все, все представлялось Ядкару-мурзе уже принадлежащим ему самому. Он теперь и мысли не допускал, что дело может обернуться как-то по-другому, ибо и в городе шли толки о нем как о будущем хане, перед ним широко распахивались двери и кое-кто из мурз, увивавшихся так же, как он сам, возле великого мурзы, уже спешил поздравить его…

И вдруг прошел слух, что имянкалинским ханом якобы утвержден сын Акназара Ахметгарей. Ядкар-мурза слуху не поверил. «Происки недоброжелателей», — решил он. Мало ли их! Есть же люди, осмеливающиеся без всяких доказательств обвинять его в причастности к убийству Акназара! «Слух пустили мои враги, — отвечал Ядкар-мурза тем, кто выражал ему сочувствие. — Они завидуют мне». Да разве ж это возможно, чтоб на трон, который он столько лет готовил для себя, сел кто-то другой!