— Приметная, — проговорил кто-то. — Как теперь с ней быть?
— Придется взять с собой. Не оставлять же тут!
— А что скажут акхакалы? Турэ что скажет?
— Небось, не станут ругать за то, что выручили человека из беды.
— Тогда надо подождать, пока очнется…
Однако сидеть сложа руки и ждать терпения у парней на хватило. Девушку завернули в чекмень, осторожно положили к одному из всадников поперек седла и повезли в свое становище, к Асылыкулю.
…Чужачка, привезенная молодыми минцами, породила в становище много толков и слухов — один хлеще другого. Рассказывали, например, что была она продана караванщикам, а егеты, узнав об этом, отбили ее. Кое-кто утверждал, будто егеты сами где-то похитили несчастную, надругались над ней и хотели бросить в лесу, да пожалели, а теперь, дабы избежать укоров, говорят, что нашли… Еще кому-то пришло на ум, что это, может быть, и не дитя человеческое, а шайтаново отродье, юха[66], — нечистая сила, известное дело, предстает, чтобы морочить людям головы, в самых разных обличиях. Здравомыслящие старики и старухи, напротив, склонны были видеть в девушке страдалицу, направленную в племя богом для испытания минцев в добросердечии. Свое мнение они подкрепляли убедительным доводом: неспроста найденка была привязана к березе — дереву, почитаемому племенем.
Акхакалы, посоветовавшись меж собой, постановили передать чужачку в руки знахарок и строго-настрого наказали следить за нею не смыкая глаз. Коль послал ее Тенгри, то принесет она племени удачу, а коль скоро обнаружатся в ней признаки юхи, то знахарки должны будут принять меры, чтобы оградить людей от зла. Последнее было повторено многократно.
На следующий день две старухи повели очнувшуюся девушку в общинную баню и там углядели на ее теле — на левом предплечье и на спине — еще пару родинок.
— Родинки — как смородинки, Тенгри — во славу, нам — в благоденствие, — забормотала одна из старух, поочередно нажимая пальцем на темные пятнышки. — Тьфу, тьфу, тьфу, пусть дурной ослепнет глаз, пусть беда обходит нас. На эти пятна смотреть приятно, такие достаются доброй да знатной. Тебя, дочка, должны были назвать Минлибикой…
Неизвестно, какие еще заклинания набормотала бы старуха, но она умолкла, увидев, что найденка вздрогнула и затряслась, будто в лихорадке.
Проводив простодушного сына Субая, довольный тем, что удачно обделал еще одно дельце, Ядкар-мурза повалялся в юрте, прошелся по двору и решил куда-нибудь съездить. Только куда?
Мест, куда он мог бы отправиться, было немало. К примеру, давно не навещал юрматынцев. Слишком спокойно, безмятежно живет Татигас-бий, не мешает пощекотать его… Но нет, нельзя ехать к нему с тяжелой головой, надо все же сначала выспаться, освежиться…
Баскак велел расседлать оседланного было жеребца, угнать в табун, и потребовал крепкого кумыса в надежде, что перебродивший напиток нагонит сон. И тут вспомнил он о девушке, отправленной в лес. Возникла перед мысленным взором стройная фигура, и захотелось мурзе, чтобы она предстала перед ним воочью. В душе шевельнулось сожаление, что наказал ее чересчур жестоко. «Нет-нет, не жестоко, — успокоил он себя тут же. — По проступку и наказание. Надо же: на глазах своего хозяина кинулась к другому! Разве можно простить ей это? То, что подарена она ханом, не освобождает ее от наказания. Хоть и нравится она мне, хоть и нужна, помиловать ее я не мог. При путевом ханском дворе за такой грех голову отрубают. А я ведь решил только приструнить ее…»
Ядкар-мурза приказал двум армаям:
— Съездите-ка в лес, отвяжите эту девушку. Хватит с нее пока… Пусть ее искупают, приоденут и приведут ко мне.
Каждая тварь в своей норе — владыка. И Ядкар-мурза в своем селении всесилен. Порядки, установленные им, ничуть не хуже ханских. Его повеления выполняются беспрекословно. Армаи помчались в лес. Но вернулись без девушки: она исчезла.
— Как исчезла? Куда исчезла? — взвился баскак.
— Трудно сказать, мурза. Кабы зверь загрыз, так кости бы остались. Должно быть, кто-то отвязал ее…
— Плохо вы, негодяи, ее привязали, вот что! — заорал баскак, почувствовав себя ограбленным. — Где она была привязана?
— У двух твоих любимых берез, что от одного корня растут. А привязали, как всегда, волосяной веревкой. Веревка на месте…
— Может, кто-нибудь из людей Одноухого набрел на нее, — высказал предположение второй армай. — Сама она никак не могла отвязаться.
— Не городи ерунду! — рыкнул баскак. — Никто из этих бродяг не посмеет отвязать то, что привязано по моей воле. Кроме того, нет их тут, все ушли, понятно?
— Тогда, выходит, надо поискать ее. Коль повелишь, мурза, мы все окрестности обшарим.
— Не торопись! Сначала надо разузнать, что нового слышно в селении. Навострите уши, прислушайтесь к разговорам…
Посланные баскаком армаи послонялись по селению, но ничего существенного из подслушанных разговоров не выудили. Узнали только, что с неделю назад люди видели в долине Кугидели переселяющееся племя, что называется оно Тамьян, а предводителя зовут Шакманом.
Выслушав сообщение об этом, Ядкар-мурза оживился.
— Куда оно направилось? Где остановилось?
— Говорят, ушло на юг, к верховьям Ашкадара либо к Нугушу. Где-нибудь там, наверно, приткнулось.