Крыло беркута. Книга 1 - [9]

— Мед мне будет нужен в дар султану турков. С десяти дымов — сапсак[20] меду!

— В тех краях выгоняют деготь, великий хан.

— Деготь — дегтем, смола потребуется, много смолы, коль подступит войско урусов…

Таким образом Шакман-турэ, представ перед ханом в надежде на возвышение, нахлопотал на свою шею. И прежде племя платило немалый ясак, но сколько платить — не было твердо установлено, это позволяло как-то изворачиваться, хитрить. Теперь же, когда прозвучало точное повеление из уст хана, как извернешься? Хоть с душой своей расстанься, а названное отдай. Моргнуть не успеешь — явится баскак со своими армиями и понукальщиками.

Пораженный в Казани тем, что увидел, — многочисленностью торговцев, съехавшихся из разных земель, обилием набитых товарами лавок и прочими зрелищами, — Шакман лишь после возвращения в свой аймак, осмыслив и оценив результаты поездки, понял: Мухаммед-Эмин-хан преднамеренно унизил его. И в сердце турэ родилось чувство глубокой обиды. Через несколько лет обида удвоилась, поскольку пришла весть, что хан обласкал предводителя племени Ирехты Асылгужу, дав ему ярлык на тарханство, то есть освободив от ясака.

«Почему Асылгуже? — думал Шакман, злясь. — Почему не мне? Чем я хуже? Ни умом, ни статью не обойден. Племя у меня большое… Нет, коль так, нельзя дремать. Первым делом, надо убрать с пути этого новоявленного тархана!..»

Казанский трон в те годы был довольно шаток, то один хан всходил на него, то другой. Тем Шакман и утешил свебя. «Придет день — скинут и этого, — надеялся он. — Съезжу к другому хану. Ведь Мухаммед-Эмин-хана один раз уже свергли и посадили на трон его младшего брата Габдельлатифа. Но тот долго не просидел, спустя пять лет Мухаммед-Эмин вернул потерянное. Опять же — надолго ли?..»

Ждал Шакман, ждал падения Мухаммед-Эмина и не замечал, как время летело. Племя его множилось, скот плодился, выросла и собственная семья, народились сыновья и дочери.

Рождение у турэ сына-киньи[21] обернулось празднеством для всего племени. Шакман пригласил гостей из соседних племен, дабы они заодно убедились в его состоятельности и обширности тамьянских владений. Предстояло дать сыну такое же звучное, как у отца, имя.

Именно в те праздничные дни пронеслась по кочевьям весть: Мухаммед-Эмин низвергнут. Несказанно обрадовался Шакман.

— Слава аллаху! — проговорил он, выслушав вестника. — Кто занял трон?

— Из города Касимова позвали Шагали-хана. Он и занял.

— Шагали! — воскликнул Шакман, изменив обычной своей сдержанности. — Да будет нога его легкой, а жизнь долгой!

Не раздумывая более, предводитель тамьянцев нарек новорожденного Шагалием, вложив в имя сына и ненависть к низвергнутому хану, и большие надежды, связанные с новым властителем. Да, возродились надежды Шакмана на возвышение и славу, которой не смог он достичь при Мухаммед-Эмине. Сколько можно прозябать в положении главы заурядного племени! Он должен стать влиятельным, всеми почитаемым турэ, получив для начала привилегии тархана!

«Может быть, добьюсь не только тарханства, — прикидывал Шакман. — Может быть, Шагали-хан приблизит меня к себе, сделает мурзой…»

Но сладостные мечты опять рухнули. Когда Шакман совсем уж собрался вторично поехать в Казань, чтобы предстать пред ликом нового хана и добиться его расположения, оплевав прежнего властителя, показав свою силу и достинство, — как раз в этот момент снова все перевернулось. Пришла весть: казанцы не поладили с Шагали-ханом, послали гонцов к крымскому хану Мухаммед-Гирею, тот не заставил себя долго ждать, явился с войском и посадил на трон младшего своего брата Сахиб-Гирея, а Шагали, позванный из Касимова, дорогой сердцу тамьянского турэ Шагали, спасся бегством…

Будто громовым ударом оглушило Шакмана, долго не находил он себе места, ходил сам не свой. Вскипела в нем злость на любимцев судьбы, легко, подобно Асылгуже-тархану, удостоившихся ханских милостей. Разгорелось мстительное чувство к таким, как Асылгужа. «Надо готовиться! — решил Шакман, еще не представляя достаточно ясно — к чему. — Надо подбирать крепких, отчаянных егетов. Надо изготовить побольше луков, оперить побольше стрел, вырубить побольше сукмаров[22]…»

Эти мысли привели его к хранилищу общеплеменного достояния — захотелось осмотреть военное снаряжение. У входа остановился, задумался, облокотившись о каменную ограду.

Построил хранилище пленник-урус, сбежавший откуда-то из-под Казани. Практичный Шакман приютил его, потом дал помощников, и пленник, вырыв углубление в склоне горы, выложил каменные стены. Получилась клеть, какой не было ни у одного из предводителей соседних племен. Ничем не хуже ханских клетей! Даже дверь из железа выковал умелый урус, и Шакман входил бы в хранилище, с лязгом откинув запоры, как это делают в Казани, если бы пленник не исчез вдруг, не установив дверь на место. Пришлось просто прикрывать ею дверной проем, подпирая снаружи бревном. Зато, как всюду у особо важных дверей, днем и ночью стоял возле нее охранник. Когда племени угрожала какая-нибудь опасность, выставлялись два охранника: в случае чего один прибежит в становище, известит предводителя. Лишь в сильных, знающих себе цену племенах существовал такой порядок.