Крыло беркута. Книга 1 - [87]

— Вернется — найдет себе невесту, — сказал Татигас, завершая разговор о Шагали. Равнодушно так сказал, из чего нетрудно было вывести, что предложение Шакмана отвергнуто, надежда его на породнение похоронена.

Именно равнодушный тон бия особенно больно задел главу тамьянцев. В нем всколыхнулась злость, он словно очнулся и готов был наговорить резкостей, но зависимое положение и правила поведения в гостях не позволяли ему открыто высказать то, что думает. «Попадись ты мне там, на Шешме, — показал бы я тебе, чего ты стоишь! — подумал Шакман, еле сдерживаясь. — Проучил бы я тебя там…»

Беседа, завязавшаяся довольно легко, тут оборвалась. Оба предводителя замолчали, один — переживая свое унижение, другой — тяготясь тем, что предстояло сказать, — ведь до главного они еще не дошли. Неловкое молчание затягивалось, и кто-то должен был нарушить его. Нарушил Шакман.

— Ты велел… — начал он и едва не сказал: «Ты велел мне приехать», — но вовремя сообразил, что это прозвучит как признание его зависимости от Татигаса. — Ты велел послам передать, что просишь меня заглянуть…

— Да, я сказал: «Пусть приедет сам турэ». Спор у нас нешуточный, с послами его не решить.

— Какой тут может быть спор! — деланно удивился Шакман. — Племя по пути в другие края остановилось на некоторое время на вашей земле, значит, понравилась она. Этому, по-моему, только порадоваться надо.

— Порадоваться? Тому, что вы без спросу заняли наши угодья? Тому, что ваш скот вытаптывает наши пастбища? Спасибо, Шакман-турэ, за оказанную нашей земле честь, но лучше вам уйти с нее по-хорошему. Нам самим ее не хватает, племя растет, угодий нужно все больше и больше. Коль начнут всякие бродячие племена отхватывать кусок за куском, мы сами без земли и воды останемся.

— Не останетесь, Татигас-бий, не останетесь! Скорей ты у кого-нибудь отхватишь, а у тебя не отхватят…

— Да вот явился же ты. Мало ли таких!

Разговор все более накалялся, но резкий тон Татигаса пошел на пользу Шакману, он тоже разгорячился и почувствовал себя уверенней.

— Ладно, пусть будет так — явился Шакман и без спросу сел на твою землю. Не будем ходить вокруг да около, скажи напрямик, что нужно, чтобы я некоторое время пожил на ней? Ставь свои условия.

— Условие одно, — сказал Татигас не задумываясь, будто заранее приготовил ответ, — возьмешь на себя уплату ясака.

— Как это — возьму? Тут и брать нечего, хочешь не хочешь, а ясак ходит следом неотступно, как тень.

— Я говорю не о том ясаке, который наложат на твое племя. Его так и так придется платить. Сам не заплатишь — баскак выжмет. Речь идет о том, что ты возьмешь на себя и ясак юрматынцев. Ясно?

Шакман вытаращил глаза. Услышь он такое при других обстоятельствах, скажем, там, на Шешме, — заорал бы в ответ, как бешеный. Но сейчас он вынужден был стерпеть эту наглость и даже сделал попытку пошутить.

— Вот как! — сказал он, стараясь изобразить на лице улыбку. — Золотая у тебя голова, Татигас-бий, ума — хоть отбавляй. Может, одолжишь мне немножко, а?

— Ты и так не теряешься…

— Может, и не теряюсь, только далеко мне до тебя. Вот услышал от тебя такое, что наши деды-прадеды не слыхивали. Ну скажи, разве кто-нибудь когда-нибудь торговал землей? Я бы до этого не додумался. Ведь божья она, богом нам дарованная, земля-то!

— Но раньше тебя сюда, на дарованную богом землю, пришло племя Юрматы, а потому она — наша.

— Сегодня ваша, завтра может стать нашей. Земля — в руках божьих, ясно?

— Мне одно ясно: либо ты даешь согласие платить ясак за юрматынцев, либо завтра же уходишь с нашей земли.

— Та-а-ак!.. — протянул Шакман и сложил пальцы в дулю: — Вот тебе ясак! Видишь?..

— Ты пожалеешь об этом, Шакман-турэ! — сказал Татигас, сохраняя невозмутимый вид. — Сейчас ты — мой гость, и я не хочу отвечать оскорблением на оскорбление. Но как бы тебе не пришлось просить со слезами на глазах, чтобы я забыл об этом.

Шакман вскочил, взбешенный.

— Совести у тебя нет! Я радовался — обрету путного соседа, а ты оказался собакой!

И после нового оскорбления Татигас не потерял терпения. Шакман не представлял, каких усилий стоило бию его хладнокровие, не знал, что Татигас ради благополучия племени может поступиться собственной гордостью, — благодаря именно этому юрматынцы стоят в стороне от междоусобиц. Лишь побледнел глава юрматынцев и в голосе послышалась насмешка:

— Ты сообрази-ка, Шакман-турэ, кто собака: хозяин юрты, который уважительно встретил невесть откуда явившегося чужака, или чужак, который обливает хозяина? На это-то ума у тебя хватит?..

Шакман сообразил: если он сейчас же не уйдет, дело кончится совсем худо. Он шагнул к выходу и не смог сдержаться, кинул напоследок:

— Черная душа!

И вышел, не прощаясь. Не помня себя, принял поводья подведенного слугой коня. Два охранника подсадили его в седло, вставили ноги в стремена. Шакман резко дернул поводья, ожег коня плеткой, и не привыкший к такому обращению жеребец, скакнув вперед, взял с места в карьер.

— Видать, крепко поссорились, — высказал догадку один из охранников, подпрыгивая на одной ноге возле своего коня: второпях он никак не мог попасть другой ногой в стремя и вскочить в седло.