Крыло беркута. Книга 1 - [129]

Мужчины не плачут ни с горя, ни от радости, но ведь и у них бывают мгновения слабости. Карагужак с трудом проглотил подкативший к горлу комок.

— Спасибо, большое тебе спасибо! Хай, будь я здоров — угостил бы тебя от души, до упаду!

— Не беспокойся об этом, меня тут прямо-таки заугощали.

— Когда отыщешь свое племя, приезжай опять, подольше погостишь. Давай всегда будем держаться вместе. Коль тамьянцам нужна помощь, извести меня…

Шагали сдержанно вздохнул. Он понимал, что с родным его племенем случилась какая-то беда, иначе не покинуло бы оно землю отцов и дедов и не направилось на зиму глядя куда-то за Урал. Каждый раз при упоминании о тамьянцах сердце Шагалия начинает ныть. Вот и сейчас заныло. Но он не стал делиться своими переживаниями с Карагужаком — у него и так достаточно неприятностей.

— Да, скажи-ка: над полем боя слышался клекот беркута? — спросил Карагужак.

Шагали улыбнулся, вопрос показался ему по-детски наивным, но чтобы не расстраивать раненого, он сказал:

— Может, и слышался. В ваших краях много беркутов. Только я в горячке не обратил внимания…

В смертельной схватке не то что на клекот — на медвежий рев не обратишь внимания. Однако Карагужак был убежден, что в этом победном бою его соплеменникам помогал клекот священной птицы.

— Могучая птица. Сам Тенгри даровал ее нам… — проговорил он задумчиво.

— Я замечал: некоторые птицы стараются свить гнезда поближе к гнезду беркута. Живут под его крылом. Хоть он, бывает, сам их заденет, зато уж никому другому в обиду не даст. Надежное у беркута крыло!

— Да, надежное…

— Ну, турэ, мне пора. До свидания! — сказал Шагали, притронувшись к руке Карагужака. — Путнику надлежит продолжать свой путь.

— Не так должен бы я провожать… И надо ж было угодить на это копье!

— Ты не волнуйся, брат! Мне у вас оказывали знаки самого высокого уважения.

— А сам я даже угостить по-человечески не смог. Хоть подарок, что ли, на память тебе сделать… Кто там есть, войдите-ка!

Вбежавшему тут же порученцу Карагужак приказал:

— Выберите в табуне для гостя лучшего скакуна!

Порученец, склонив голову, повернулся к выходу.

— Не одного — двух! — добавил турэ вслед ему. — Для его жены — тоже.

— Спасибо, турэ! — сказал гость, приложив руки к груди. — Тогда уж и я оставлю тебе памятную вещь. Посмотришь, когда окрепнешь… Не спеша…

Шагали достал из внутреннего кармана небольшой кожаный сверточек, положил рядом с Карагужаком. Заметив во взгляде предводителя и удивление, и любопытство, пояснил:

— Бумага тут одна. Очень важное письмо…

— Письмо? Так давай развернем, прочитаем!

— Нет-нет, не сейчас! Говорю же — когда окрепнешь. Найдешь надежного человека, чтобы прочитал тебе.

— А зачем искать? Не по-тюркски, что ли, написано? Не по-нашему?

— По-нашему, но ведь и по-нашему мало кто умеет читать.

— Я одну зиму учился в Каргалах, отец послал…

— Прекрасно! Тогда прочитаешь сам и, коль найдешь нужным, ознакомишь своих акхакалов. Только не сейчас. Тебе нужен покой… Ну, еще раз — до свидания!

— До свидания, Шагали, до свидания, брат! Не забывай дорогу ко мне!

* * *

После отъезда гостя Карагужак-турэ заскучал. Он призывал к себе то акхакалов, то жен, но никто не нашел слов, которые улучшили бы его настроение, вернее, разговоры не помогли ему избавиться от душевного томления. Вечером велел позвать знахарей.

— Помогите мне сесть!

Когда его посадили, подперев подушками, потребовал зажечь свет.

При тусклом свете сальной свечи оглядел со всех сторон загадочный сверточек, оставленный гостем, потом с необъяснимым волнением развернул сафьян, извлек лист плотной бумаги. Забыв о боли, вызываемой даже малейшим движением, приблизил бумагу к пламени свечи. Письмо было написано куфической вязью со множеством завитушек, с первого взгляда стало ясно, что исполнено оно искусной рукой. Но странное дело: письма принято начинать с «бисмиллы», а тут восславления аллаха не видно. Что же это за письмо, откуда?

В меру своей учености, по слогам, шевеля губами, Карагужак принялся читать.

Вот что он прочитал:

«Все народы, племена и роды, слушайте и уразумейте. Я царь, государь и великий князь Московский и прочих земель Иван Четвертый Васильевич, сию грамоту учинил, дабы ведомо вам было: веру вашу и обычаи ваши я обещаю хранить и ничем не притеснить. И то должно быть вам ведомо: землями, водами и богачеством вашим владеть вам самим. Нет во мне обиды на вас, а держу я сердце токмо на хана казанского Сафа-Гирея. Не страшитесь меня. Придите ко мне, и станете возлюбленными моими народами. Жить вам вольно подобно рыбе в воде, птице в небесах, зверю и всякой твари в поле и лесу. А который ясак вы отдаете ханам казанскому и ногайскому, того ясаку довольно мне вполовину. Всяк, уразумев сию грамоту, да вразумит инаких».

Карагужак почувствовал, что в горле у него пересохло и сердце забилось учащенно. Стараясь поглубже вникнуть в смысл грамоты, он перечитал ее. Задержал взгляд на круглой печати, оттиснутой в конце листа. В середине печати была изображена двуглавая птица. Присмотрелся внимательней — беркут.

— Беркут! — воскликнул Карагужак. — И там — беркут! Только почему у него две головы?