«Не выйдет, царь Иван! — мысленно воскликнул баскак. — Может, Казань ты и возьмешь, кет там твердой руки, но орда тебе не по зубам, потому что правят ею могущественные и проницательные мурзы, которым твои намерения заранее известны!»
И вообразил Ядкар-мурза, как он, выследив и скрутив посланного московским царем лазутчика, предстанет перед великим мурзой могучей, нерасторжимой Ногайской орды Мамаем, как великий мурза за это благое дело, за беспримерную доблесть назначит его ханом…
— Куда уехал этот лазутчик? В какую сторону направился?
— Он расспрашивал о тамьянцах. С самого начала к ним направлялся…
«Все башкирские племена ненадежны, ни на одно из них нельзя опереться», — подумал баскак.
Он вдруг заторопился, — нельзя терять драгоценное время, надо действовать! Велел подвести коня и с необычным проворством поднялся в седло.
— Передай хазрету, пусть не дремлет там, пусть предпримет, что надлежит, — сказал он мюриду, но подумав, как бы ишан, имеющий таких шустрых доносчиков, не опередил его, тут же изменил свое решение: — Нет, пусть лучше не вмешивается, а то еще вспугнет… Я сам их найду.
Первым побуждением баскака Ядкара было — немедленно кинуться к тамьянцам, настичь лазутчика, взять его за горло и, связав по рукам и ногам, доставить к великому мурзе Мамаю. Он еще не представлял, как осуществит свое намерение, чем обернется дело. Ясно ему было только одно: тайного посланца русских должен схватить именно он, Ядкар-мурза. Делиться с кем-нибудь славой, которую сулила поимка врага орды, он не хотел.
Но вскоре овладели им сомнения. Разумеется, у него достаточно сил, чтобы скрутить этого нечестивца, — за ним, как всегда, следуют его охранники и слуги. А если поперек пути встанет Шакман, если придется столкнуться со всем племенем? Без воинов только нашумишь, а лазутчик тем временем ускользнет.
По зрелом размышлении Ядкар-мурза пришел к выводу, что надо сообщить об этом деле хану Акназару. Пусть даст войско, чтобы окружить племя. Проигрыш должен быть исключен — игра идет серьезная, с русским царем.
И баскак повернул коня к Имянкале…
Хан Акназар, посоветовавшись со своими визирями, просьбу о войске отклонил. «Все равно лазутчик уйдет, — сказали визири на сей раз единодушно. — Такие люди чутки, как сороки. По слухам, предводитель племени Шакман очень-очень хитер».
Хан призвал ишана Апкадира.
— Дай, — сказал, — благой совет, ты — человек, стоящий близко к аллаху.
Услышав, что дело связано с племенем тамьянцев, хазрет сначала вздрогнул, потом пришел в необычайное возбуждение.
— Надо напасть на них, разорить их гнездо! Проклятие! Проклятие! — закричал он, забывшись.
— Что с тобой, хазрет? — удивился визирь правой руки.
— Ведь ты часто повторяешь, что кровопролитие — грех, — подхватил визирь левой руки.
Ишан опомнился, ответил сдержанней:
— Пролить кровь неверных не грешно. Напротив, такое кровопролитие угодно аллаху, ибо совершается во имя веры и нашего бытия.
Заговорил хан Акназар:
— Стало быть, хазрет, ты одобряешь нападение на племя Тамьян. А лазутчик не скроется, пока воины доедут до мест, где остановились тамьянцы? Ты в этом уверен?
— Твое сомнение справедливо, великий хан, — заюлил ишан, стараясь подладиться под настроение хана. — Твоему могучему войску ничего не стоит разгромить маломощное племя. Это, великий хан, ты можешь сделать в любое время, ибо твое войско в твоих руках…
— Но что же ты советуешь?
— Мой совет — сначала выяснить, где обитает этот кяфыр, где день проводит, где ночует, кто его кормит…
— Как это выяснить? Послать к лазутчику лазутчика, что ли?
— Ну, скажем, не лазутчика, а одного из моих последователей. Мы, служители веры, считаем твои заботы, великий хан, проявлением воли аллаха. Никто не откажется, каждый полон рвения…
— Это вроде бы приемлемо. Как на ваш взгляд?
Не только визири, всегда готовые поддакнуть своему повелителю, но и Ядкар-мурза, уже сожалевший о том, что приехал к хану, поддержал ишана.
— Приемлемо. Хорошая мысль.
…Один из мюридов ишана был обряжен под бродячего дервиша. В крытой повозке спешно доставили его в местность, указанную баскаком Ядкаром, высадили в лесу. Дойдя до излучины речки Мелеузки, где не так давно баскак отыскал временное становище тамьянцев, мнимый дервиш остановился в растерянности: нашел следы обитания людей, но ни единой живой души не нашел. Ушло племя…
Вскоре мюриду все же удалось узнать, в какую сторону оно ушло, — выспросил у человека, шагавшего за небольшим обозом. Направился в ту сторону. У озерка неподалеку от устья Нугуша обнаружил теплые еще кострища. Поспешил дальше по следу тамьянцев и наткнулся на молодых верхоконных охотников, остановившихся подкрепиться на лесной опушке. Разумеется, пройти мимо, не расспросив их, мюрид не мог.
В запыленной чалме, с залатанной котомкой за спиной, с посохом в руке, — дервиш и дервиш, — почтительно приблизился он к охотникам, отдал, как полагается, салям, опустился рядом на траву и, сотворив молитву, принялся по обычаю расспрашивать о здоровье. Егеты отвечали нехотя, дервиш не был им в диковинку — в последние годы развелось много всяких бродяг и попрошаек. Думали, должно быть: «Передохнет и продолжит свой путь, таким рабам божьим выгодней ходить, чем сидеть».
