Крыло беркута. Книга 1 - [12]

До поездки в Казань нанесению слов на бумагу он должного значения не придавал. Испещренные замысловатыми значками листки ему доводилось видеть и прежде, но, правду сказать, он не понимал, что с помощью таких листков можно вести серьезные дела, не верил в их силу, оттого и недооценивал. Коль у людей возникает нужда что-то решить, следует сесть друг против друга и объясниться. Коль один турэ хочет что-то сообщить другому, но не может к нему поехать сам, то он должен снарядить в путь надежного посла. А какая вера и цена тоненькой бумаге? Любой человек в любой момент может ее уничтожить, превратить, порвав, в мусор или, кинув в огонь, — в пепел. И важное дело будет погублено! Нет, разговора лицом к лицу бумага не заменит! Так думал он раньше.

В Казани, в те самые дни, когда он слонялся у крепостных ворот в ожидании ханской милости, случилось ему набрести еще на одного дервиша с такой же, как у Апкадира, чалмой. Человек, облаченный в зеленый халат, держа перед собой большую раскрытую книгу, что-то читал вслух, а вокруг него сидели, поджав ноги под себя, слушатели.

Запомнилось: чтец время от времени умолкает, и слушатели торопят его:

— Что же было потом?

— Читай дальше!

— Куда отправился Абугалисина[26]?

Но дервиш не спешит. Многозначительно глянув на лежащую перед ним тюбетейку и переложив накиданные в нее монетки в карман халата, он сосредоточенно творит молитву, затем берет в руки другую книгу.

— Продолжение — завтра, а сейчас я почитаю эту… — объявляет он, придав лицу сугубо серьезноё выражение, и начинает читать нараспев: — Во имя аллаха всемогущего…

— Эту часть можно и пропустить. Читай со слова «кисса».

— Аль-кыйссаи[27] Чингиза и Тимура, прозванного Хромоногим…

— Ты уже читал нам про них. Возьми книгу, что лежит пониже!

Дервиш достает из кожаной сумы еще одну книгу и после вступления, в котором восславляется аллах, объявляет, повысив голос:

— Аль-кыйссаи Юсуфа и Зулейхи!..

Эту книгу слушают, подбадривая чтеца восклицаниями в местах, где повествование становится особенно напряженным. Чтец тоже порой восклицает, выделяя то, что считает наиболее значительным:

— Лик Юсуфа был столь прекрасен, что светом своим озарял все вокруг!..

Шакман сначала наблюдал это зрелище стоя, но, заинтересовавшись, подсел к дервишу и стал внимательно слушать.

Книги, которые случайно встреченный дервиш носил в замызганной суме, неожиданно открыли Шакману доселе неизвестный ему мир, позволили ясно представить себе людей, живших в том мире. Особенно обрадовало его то, что заполненные ровными строчками страницы сообщали нечто новое о людях, чьи имена он знал по преданиям, передававшимся из уст в уста. Выходит, знаменитые имена остаются не только в живой памяти народа, но могут жить и в записях на бумаге. Конечно, если ты для своей земли личность значительная, тебя и так не забудут. Во всяком случае, кого-кого, а главу племени должны помнить. И все ж на память человеческую нельзя положиться с полной уверенностью. Сам Шакман, к примеру, знает своих предков лишь до седьмого колена. Вернее, делает вид, что знает, дабы не срамиться перед соплеменниками, по правде же сказать — ни о ком дальше четвертого колена представления не имеет. А вот если попадет имя в книгу, то живет оно, оказывается, долго. Вечно и всюду живет! Книги ходят по рукам, переписчики размножают их или обновляют, ежели страницы истреплются.

Эти открытия показались Шакману даже более важными, чем честь предстать перед ханом.

Его увлекла возможность увековечить славу своего рода и племени, передать потомкам предания о дедах-прадедах, в особенности же — возможность прославиться самому. Поэтому он и решил взять на содержание Апкадира, назвавшегося шейхом из Хорасана.

— Умеешь ли ты колебать перо, писать книги? — спросил он тогда у Апкадира.

Хотя хорасанец не сочинил ни одной книги и даже чужих книг переписал не так уж много, звание шейха обязывало его ответить утвердительно.

— Умею, — сказал он. — Я искусен в этом деле.

И вот пришло время обмакнуть перо, и в тетради уже появились первые строки.

То, что мы именуем тетрадью, представляло собой кипу редкостной белой бумаги, сшитой по краю и заключенной в кожаный переплет, — предназначалась она для переписки какого-нибудь замечательного сочинения. Шакман приобрел ее у купца из страны Айястан, отдав взамен одного из баранов, пригнанных в Казань в дар великому хану, вез домой очень бережно, обернув тканью, и хранил в обитом железом сундучке среди самых ценных своих вещей.

Хорасанец не счел такое отношение к дорогой тетради проявлением недоверия к себе, нисколько не обиделся, напротив — был рад избавлению от лишних хлопот и ответственности. Но выдав тетрадь однажды для внесения записи о рождении сына, Шакман спустя некоторое время специально позвал Апкадира в свою юрту и передал драгоценность в его руки. Лжешейх несколько растерялся. О чем писать? Наберется ли столько важных событий, чтоб заполнились листы объемистой книги?

Кстати, надо сказать, что запись о первом событии, то есть о рождении Шахгалия, предварялась вступлением, обычным для всякого многотрудного сочинения, с обращением к аллаху от лица того, кто «повелел написать сию книгу», а также того, «в чьих руках колеблется перо». Уповая на помощь всемогущего, упомянутые лица просили аллаха простить их прегрешения, вольные и невольные. Далее всевышнему сообщалось, что самые благочестивые из его рабов живут в «стране Тамьян», а добродетельнейший из них, достойный самой и еще раз самой высокой степени славы носит имя Шагбана. Шагбан — повелитель не только своего племени, но и окрестных племен…