Крыло беркута. Книга 1 - [13]

Читая вслух это велеречивое вступление, Апкадир краешком глаза следил за Шакманом: что скажет, понравится ли ему? Не услышав ни одобрения, ни порицания, вздохнул свободно.

Одно лишь слово обронил турэ:

— Пиши…

— О чем писать? Как писать?

— Кабы я знал, о чем и как писать, не привез бы тебя, не канителился с тобой, а писал сам. Пиши!

И Габделькадир Хорасани вскоре вывел такие строки:

«Благородный Шагбан женился дважды. От первой жены у него в этом мире два сына и две дочери. От второй, последней, он имеет сына. Дитя, рожденное под знаком звезды Сэрэтэн и нареченное именем великого хана, должно прожить жизнь долгую и счастливую. Владения господина Шагбана обширны, богаты лесами, пастбищами, реками и озерами. Племя, коим он правит, называется Тамьян…»

Тут хорасанец должен был приступить к изложению истории племени, но не сделал этого. Сведений, услышанных из уст предводителя, было недостаточно, чтобы составить по ним целостную картину прошлого.

6

Племя Тамьян прикочевало на эти земли не в поисках пастбищ и воды — искало оно спокойствия. Было это очень давно, при одном из Шакмановых предков не то шестого, не то седьмого от него порядка, чьим именем и назвало себя племя.

Предания утверждают: Тамьян, глава племени, прослышал, что где-то на севере, у большой реки Сулман[28], много никем не занятых и удобных для жизни мест, и, даже не посоветовавшись со своими акхакалами, повел соплеменников в неведомый край. Никто не пошел наперекор, все дружно поднялись и последовали за ним. Не то, чтобы людям надоела степь, нет, — устали жить в страхе перед каждым, кто проходил мимо с войском, а случалось это часто.

Жить в степи вообще-то неплохо: мир широк, скоту вольготно, есть трава на земле, есть вода в реках, довольно и света, и тепла. Прошумит благодатный дождь, оросит землю, поручит дальнейшую заботу о ней солнцу, и всему живому — и человеку, и птице небесной, и скотине безмятежной дышится легче, — в омытой, освеженной степи жизнь вскипает, ликуя.

Степь просторна, степь неоглядна, бессчетны ее дни и ночи, но в ней, бескрайней, предназначенной для привольной жизни детей адамовых, опасностей больше, чем где-либо еще. Нет покоя в степи ни кочующим, ни оседлым. Осядут люди — так их селение каждому разбойнику издали видно, кочуют — так сами могут ненароком угодить в пасть хищнику. Потому-то в течение многих лет связывало племя Тамьяна свое будущее с мечтой о мирной жизни где-нибудь в объятиях гор или под сенью лесов, недоступных для врагов. Когда набеги за барымтой особенно участились, сомнения уступили место решимости осуществить мечту, и племя рассталось с великой степью, навсегда покинуло ее, направившись на север.

Тронулись в путь весной, в пору кукования кукушек, а когда, преодолев немало рек и других препятствий, достигли невысокой, изогнутой луком горной гряды, у склонов которой били пять-шесть родников и брали начало две реки, уже миновали знойные летние месяцы, был на исходе месяц желтого листа, обещавший хороший урожай поздних лесных ягод и плодов. Усталое племя, намереваясь передохнуть, остановилось.

На все племя, как на измученного путника, коснувшегося головой подушки, сразу навалилась дрема. Через несколько дней, отдохнув, очнулись люди, осмотрелись и видят: место это вполне приличное. Куда ни глянь — лес, куда ни повернись — исток либо родник. Вода такая чистая, прозрачная, что боязно сунуть в нее руку. Порадовались ее вкусу, насладились умыванием. А уж скот и подавно взбодрился, коровы и дойные кобылицы вдвое, втрое прибавили молока.

Никому не хотелось снова трогаться в путь, бросив это место, хотя конечная цель была впереди — оставалось сделать до нее пятнадцать-двадцать дневных переходов. Понравилось людям тут, вошли во вкус, но предводитель племени старик Тамьян решительно велел собираться в дорогу. В изнуренном племени много было больных. Пока не случилось с ними худшее, надо было добраться до намеченных мест — тела старейшин нельзя предавать земле где попало.

Начались приготовления. Все ж кое-кто из приближенных предводителя, людей почитаемых, пытался изменить его решение.

— Может быть, турэ, останемся здесь? Место ведь хорошее, — говорили ему.

— Нет! Дойдем до мест, куда мы в самом начале нацелились, — отвечал турэ.

— И там, наверно, не лучше. Коль не хуже.

— Что решено, то решено. Ничем мы с этой землей не связаны: никто здесь не родился, никто не умер, — твердо стоял на своем Тамьян.

Народ, не привыкший противиться воле турэ, продолжал сборы. Уже скатали войлок с юрт, разобрали кирэгэ. Котлы, кадки, бадейки — всю утварь уложили в повозки. Пастухи выпустили скот из загонов, сбили стада. Разведчики отправились вперед, дозорные заняли свои места сзади и с боков готового тронуться в путь обоза. Оставалось только Тамьяну-турэ вскочить на коня и издать клич племени. И тут случилось непредвиденное.

У Тамьяна, вступившего в четвертый год седьмого десятка, сердце оказалось слабей его воли. Должно быть, переутомился старик в долгом пути, а короткий отдых не снял напряжения. Когда подвели к нему любимого, черного, как пиявка, коня и взял он в руку повод, будто ущипнул его кто-то напротив сердца. Турэ вдруг обессилел. «Как сяду в седло — пройдет, — пробормотал он. — Видно, перепил холодной воды…»