Крыло беркута. Книга 1 - [109]

И хан Акназар был неспокоен. Никто другой не чувствовал так ясно, как он, что баскак рад был бы вцепиться ему в горло. Построив мечеть, хан укрепил свою власть, но не обрел душевного покоя. «Пока не уберу этого мерзавца, я не могу быть спокойным за трон», — вот что вертелось в голове хана.

А ишан Апкадир, будто взявшись совместить несовместимое, завершил проповедь пожеланием:

— Да поможет аллах осуществить ваши благие намерения! Пусть совпадут ваши желания с теми мгновениями, когда ангелы произнесут: «Аминь!»

Праздновать так праздновать — хан распорядился устроить после богослужения прямо перед мечетью состязания в борьбе и стрельбе из луков и назначил награды для победителей. Но когда он с высшей знатью — разумеется, ишан Апкадир был тут же — вышел на мунбар, произошло непредвиденное. Из толпы, собравшейся внизу, выскочил худой, высокорослый человек и устремился к мунбару. Охранники преградили ему путь. Человек закричал:

— Великий хан, скажи им — пусть пропустят меня! Я не раб!

В другое время хан просто махнул бы рукой: «Уберите!» Но в этот момент он был в добром расположении духа.

— Подведите его! — сказал он.

Два охранника подвели нарушителя порядка к мунбару.

— Кто ты? — спросил хан.

— Я, великий хан, человек, построивший эту мечеть. Меня послал к тебе хан Сафа-Гирей. Газизуллой меня зовут.

— Какое у тебя дело ко мне, Газизулла?

— Отпусти меня на родину, великий хан! Я честно служил тебе, строил дворец, построил мечеть. Мне обещали: как только построишь — уедешь домой…

— Кто обещал?

— Твои служители, великий хан. Я свой долг перед тобой выполнил. Отпусти меня, великий хан! Я не раб! Я свободный человек!

— Какое бесстыдство! — воскликнул визирь правой руки. — Все мы — рабы великого хана! Все!

Визирь левой руки, конечно, не мог промолчать.

— Безусловно! — подхватил он. — Мой повелитель, наглец подлежит наказанию. Такую разнузданность нельзя оставлять безнаказанной. Накажи его, мой хан. Пусть это станет уроком для других!

Хан в сомнении взглянул на ишана, словно спрашивая: удобно ли в такой день наказывать? Проницательный ишан, условив его мысль, подергал носом.

— К омрачившему светлый день мечети уместней отнестись сурово, нежели мягкосердечно, мой хан…

— Пятьдесят плетей, — сказал хан. — Сейчас. Здесь.

Газизуллу потащили на середину майдана, кинули на землю, один охранник сел ему на ноги, другой — на вытянутые вперед руки, и тут же засвистели плетки. Газизулла кричал, вырывался, пытаясь что-то доказать, но вскоре умолк, потерял сознание. Его уволокли к остальным невольникам.

Мастера-рабы, построившие мечеть, на торжество не были допущены. Их загодя загнали в длинное, неказистое строение, в которое запирали на ночь. Единственное исключение было сделано для Газизуллы как для старшего при строительстве мечети мастера, но и ему не повезло…

Праздник был испорчен, состязания хан отменил, зато вечером пригласил всю знать во дворец на праздничное угощение. Пиршество завершил писклявый голос ишана Апкадира, пропевшего несколько сур корана.

Всякое заметное сооружение обычно связывают с чьим-нибудь именем, но чаще всего — с именем того, кто велел построить, а не того, кто построил. Храм у горы Каргаул — один из первых на башкирской земле мусульманских храмов — некоторое время называли ханской мечетью. Но в народе слово «хан» подменили другим — «газиз». Словом этим, пришедшим из арабского языка, определяется то, что очень дорого, близко сердцу. Поэтому кое-кто истолковывал его в том смысле, что мечеть была близка сердцу хана Акназара. Но скорее всего народ связал его с памятью о несчастном мастере Газизулле, Газизе…

Народ справедлив, он всегда встает на сторону обиженных.

Долгие годы простояла у горы Каргаул Газизова мечеть, вонзив в небо тонкий минарет и вселяя в сердца проезжих необъяснимую тревогу.

20

Знахарки пришли к мнению, что в образе привязанной к священному дереву девушки Тенгри выставил на пути минских егетов знак, предвещающий племени удачу. В пользу девушки были истолкованы и ее родинки, как открытая, так и обнаруженные в бане.

Не только старушки, доживающие свой век, но и женщины помоложе, и мужчины, воспринимающие всякого рода колдовство, заговаривания, нашептывания со снисходительной усмешкой, даже акхакалы племени присоединились к этому мнению.

— Мы должны привязать ее к себе, — решили акхакалы. — Коль упустим ее на сторону, нас может постичь неудача.

Как привязать? Самое верное — женить на ней одного из парней, которые привезли ее. Но кого женить? Кто должен принести себя в жертву, а вернее — кто достоин счастья, обещанного свыше? Прикинув так и этак, акхакалы единогласно высказались за то, чтобы на найденке женился сын главы племени Канзафар.

Кстати, как раз пришла пора женить Канзафара, не сегодня так завтра разговор об этом должен был всплыть. Субай-турэ не из тех, кто неустанно печется о благополучии племени, да и старость, видно, начинает на него давить. Его безразличие к судьбе безвинно схваченных армаями егетов оставило в душах соплеменников горький осадок. А когда стало известно, что сын турэ отправился выручать попавших в беду сверстников, племя связало надежды на будущее с именем Канзафара.