Крылатый пленник - [75]

Усаживаемся в кресла. Теперь веду запись по порядку, не спеша, задаю вопросы. Встреча наша заканчивается. Просматриваю записки…

– Скажите, пожалуйста, Вячеслав Александрович, а что произошло с теми, кто не успел бежать вместе с вами из лагеря Штефанскирхен? Их ведь повели на расстрел, в горы?

– Да, повели. И первая же мысль после освобождения была о них, о товарищах. Неужели злодейский замысел удался? Я решил добыть себе какое-нибудь транспортное средство и съездить в свой покинутый лагерь. Мы стали спрашивать немцев, живших поблизости, нет ли где-нибудь брошенного автомобиля или мотоцикла. Старик-сторож сам привёл нас к запертому гаражу богатого особняка. Замок взломали – и нашим глазам предстал красный автомобиль «Опель-блиц», по самую пробку бака заправленный бензином. Хозяева бежали, вероятно, не из дому, потому что машина была явно приготовлена к большому путешествию. На этом «опеле» я и поехал в Штефанскирхен. Печальные, мёртвые развалины увидел я на месте лагеря. В полуразрушенном гараже гулял один ветер. Валялись вещи моих друзей, их кружки, ложки, ботинки, даже куски хлеба. Их увели так стремительно, что не все успели забежать в спальню. Я порылся в изголовье постели на нарах, где спал мой друг, француз Раймон Пруньер, хотел проверить, на нём ли остался браслет моей выделки. Да, в изголовье, где он прятал браслет, когда снимал его с руки, ничего нет. Значит, браслет на нём, и по браслету можно будет опознать товарища, если… Сердце у меня сжималось, и поехал я в Розенхайм в самом чёрном настроении. Попадись мне тогда кто-нибудь из лагерных охранников!.. Пистолет я всегда носил при себе: мы беспощадно уничтожали предателей, которых ловили в городе или в лесах. В то утро под путепроводным мостом мои друзья расстреляли одного власовца, у которого нашли при обыске «секретную» рекомендацию и две фашистских именных награды. Я же мечтал поймать капо Карлика, но он бесследно исчез, словно в воздухе растворился.

Что-то заставило меня задержаться на обратном пути перед уцелевшей железнодорожной двухэтажной сторожкой-будкой. На пороге будки появилась высокая фигура в синем костюме – человек, видимо, решил выглянуть: какой это начальник прикатил в роскошном красном автомобиле. Гляжу и глазам не верю: Иван Бурмистров! Друг последних, труднейших месяцев, человек, стерпевший избиение, не дрогнувший под фашисткой плетью.

– Здравствуй, Ваня! – кричу, не помня себя от радости. – Где остальные ребята? Живы? Ты-то как уцелел?

– Я, – говорит, – уцелел, но много ребят погибло. Вели в горы быстро, люди падали, их тут же пристреливали. Некоторых разорвали псами в дороге. Стоило кому-нибудь пошатнуться, отстать – с разу натравливали пса, тот сбивал с ног, и эсэсовцы стреляли прямо на дороге, в кювет сбрасывали и догоняли строй. Туда же вели колонну из Дахау и из других лагерей: был приказ гестапо расстрелять всех заключённых, побросать в бездны и пропасти. Вели и стреляли. Убили многих. И вдруг ночью, уже далеко от селений – свет фар, стрельба, ракеты, крики… Союзная мотопехота! Эсэсовцы сразу же наутёк, колонна рассыпалась. Я вернулся в Розенхайм, как видишь, а большинство – попутными машинами поехали к себе домой, во Францию, в Италию.

– Раймон, Эдгар, Гомес уцелели в пути?

– Наверное сказать не могу. Гнали так, что трудно было уследить, кто падает. Но Раймона я, кажется, видел впереди. Других – не помню. Когда ехали обратно, было темно. В некоторых местах мы просили остановиться, проверить, не дышат ли ещё расстрелянные, но ведь войска, взявшие нас на вездеходы, были на марше, в головных колоннах – задерживаться было нельзя.

– Слушай, Иван, а фотоаппарат уцелел с нашей плёнкой?

– Остался в лагере, в стене.

– Садись, Иван, поехали искать его. Ты ж понимаешь, какие это документы!

И поехали мы теперь с Иваном в лагерь вдвоём. Стена, где мы прятали аппарат, сильно пострадала от последних бомбёжек. Иван запустил руку в трещину и нащупал аппарат. Но когда вытаскивал его из трещины, аппарат раскрылся, и плёнка засветилась. Драгоценные фотодокументы, снятые с риском для жизни с натуры, безнадёжно погибли. Но мы зарядили аппарат свежей плёнкой и сфотографировались на фоне лагеря, надев для «маскарада» чьи-то полосатые куртки и штаны, валявшиеся в нашем брошенном лагере. Вот они, снимки, сделанные на третьи сутки после того, как эти костюмы стали для нас… только «маскарадными».

– А о ваших французских и испанских друзьях вы больше ничего не слыхали?

– Ну что вы! Раймон разыскивал меня, а я его. Мы нашли друг друга с помощью газеты «Советская Россия». Вот последнее письмо моего друга Раймона из города Иври. Дата, как видите, 2 апреля 1960 года: однокашник, точнее, «односупник», прислал поздравление к 1 мая. А вот последнее письмо от Эдгара Франшо, из Касабланки. Жалуется, что всё некогда жениться! Лётчик Ив Маэ летает по-прежнему.

– Скажите, Вячеслав Александрович, а из ваших спутников по первым двум побегам вы потом нашли, встретили кого-нибудь?

– Прежде всего, ещё в Германии я нашёл Сашу Ковгана, первого друга ещё по орловской тюрьме. Мы возвращались вместе на родину. Впоследствии, уже в Советском Союзе, отыскал руководителей БСВ в Мосбурге и Дахау Святослава Шлепнёва и Валерия Ткаченко, получал письма от однополчанина Авраменко, видел Терентьева, Бурмистрова, а Кириллова и Правдивцева я потерял из виду – может, и ещё кто-нибудь откликнется на повесть, если напечатаете нашу эпопею. Волков, знаю, расстрелян фашистами в Дахау.