Крылатые люди - [23]

Через пять минут бомба уже была на палубе. К этому времени подобрались и ко второй, что поменьше. Но беды она могла наделать много, не откажи в ней тем же удивительным образом взрыватель. Даже корпус у этой бомбы не выдержал удара, раскололся, и из него частично высыпалась взрывчатка, а взрыватель «устоял».

Собрав все на брезент, матросы вытянули и эту «штуковину» на палубу.

Возню людей на «Декабристе» заметили английские моряки на эсминцах: конвой уже совсем сблизился с пароходом. На одном из миноносцев замелькали флажки сигнальщиков.

— Запрашивают: чем это мы так усердно занимаемся? — расшифровал старпом.

Георгий усмехнулся:

— Просигнальте им: "Занимаемся физкультурой!" Между тем на «Декабристе» сняли поручни и подтащили бомбы на брезентах к самому краю, и обе бомбы плюхнулись в воду и пошли на дно.

Вот когда на корабле облегченно вздохнули, шумно стали поздравлять друг друга. Теперь можно было и посмеяться над случившимся, над тем, кто как вел себя в трудную минуту. Но галдеж тут же прервался, едва громовой голос боцмана, наводившего порядок, возвестил:

— Сюда, скорее! Здесь еще одна!

Что и говорить, с лиц мигом слетели улыбки.

Среди канатных бухт валялся оторванный стабилизатор от бомбы, сильно помятый, со свастикой на боку. Самой бомбы нигде не было: оставив вмятину на палубе, она свалилась за борт… тоже не взорвавшись.

— Кто же из нас здесь родился в рубашке? А таковой, хлопцы, есть, ручаюсь! — оглядел всех Георгий.

С мостика донесся голос капитана:

— С конвоя передали, чтобы невзорвавшиеся бомбы на корабле не трогали до прихода в порт Мурманск.

— Усе, с ними усе! — рассмеялся боцман. Прибывший затем на катере лоцман провел корабль в бухту порта. В 16 часов 20 декабря 1941 года пароход «Декабрист» бросил якорь на рейде родного Мурманска. Все затемнено: и город, и порт, и корабли. И только в зарницах отдаленной артиллерийской стрельбы нет-нет да и появляются черные контуры портальных кранов, труб и мачт. В наступившей после грохота якорных цепей тишине кто-то звонко пропел:

Мамонька моя, Родина,

Фронтовая моя полоса,

Я вгрызаюсь в твои складки мерзлые,

И бушлатик не греет плеча…

Глава третья

В воскресенье 22 июня, в первый день войны, штурман Константин Иконников, разминаясь перед обедом, крутил на турнике «солнце», и ему улыбалось жаркое таежное солнце. И вдруг в час дня по забайкальскому времени тишину дремотного аэродрома прорезал сигнал тревоги и люди бросились к самолетам. Торопливо принялись расчехлять моторы, прокручивать винты, подвешивать бомбы, ничего пока не понимая. Думали — нападение с востока. Но комиссар объявил, что война пришла вовсе не с той стороны, с какой ее здесь привыкли ждать.

Через четыре дня дальнебомбардировочный полк в тесном строю из семидесяти двух самолетов ДБ-За[6] вылетел на запад. Настроение у летчиков было боевое. Почему-то каждому казалось, что все это ненадолго; направят их сразу на Берлин, а там и войне конец. Парни шутили, намереваясь при случае профланировать по Унтер ден Линден.

Когда пролетали над любимым Байкалом, вспомнили поверье: если пролетаешь над Байкалом, брось в него серебряную монету, — тогда ты вернешься сюда, в эти края, тебя не постигнет беда. И вот командир полка покачал крыльями, у всех машин приоткрылся верхний люк, высунулась рука, и за борт посыпались мелкие деньги. Засверкали, запестрели, оседая к водам Байкала, исчезая из виду.

Великая война для штурмана Кости Иконникова началась от Борисоглебска.

Кстати, несколько слов об этих двухмоторных самолетах конструкции Ильюшина.

В печати у нас до войны их называли ЦКБ-30. На таком самолете Владимир Коккинаки установил тогда несколько высотных рекордов, а в конце апреля 1939 года предпринял беспосадочный перелет через Атлантику из Москвы в Канаду. Канадцы тогда говорили, что своей «Москвой» — так назывался его самолет — Коккинаки прорубил окно в Канаду.

Но в первые недели войны нашим дальнебомбардировщикам ДБ-За пришлось действовать, по сути, как обыкновенным фронтовым самолетам. Задержать танки! — это была главнейшая задача. Если ударом с воздуха удавалось задержать их на часы — и то было неплохо. На сутки — совсем хорошо. Нужно было выиграть время, дабы накопить на оборонительных рубежах силы, способные преградить путь врагу к важнейшим центрам, к Москве.

Сперва Иконников летал с Шкутко. Отличнейший был летчик Алексей Васильевич, задорный, веселый.

Летали они в первые дни отчаянно: без истребительного прикрытия, средь бела дня, летали низко, бомбили иногда с высоты 300–400 метров. Ходили в строю, плотно сомкнувшись, и видели нередко, как рядом идущая машина загоралась, как летчик стремился сорвать пламя. Запомнилась Косте на всю жизнь такая картина.

Вышли они на боевой курс, только отбомбились, и откуда ни возьмись, несколько «мессеров». Прижались бомбардировщики плотно один к другому, и стрелки их не зевают, стучат перекрестным огнем по нападающим из пулеметов. Но исхитрился один «мессер» и полоснул по ведомому.

Загорелась идущая сбоку машина. Летчик, как видно, скомандовал своим прыгать. Штурман прыгнул, а стрелка-радиста не видать: наверное, ранен. Машина горит, секунды на исходе. И вот летчик вылез из объятой пламенем машины на крыло, стоит, держась руками за борт и за штурвал, все ждет, пока прыгнет стрелок. А тут заходит еще «мессер», и как дал несколько трасс… И не стало стоящего на крыле летчика. Соскользнул он с плоскости и исчез внизу.