Крутая волна - [44]

— Да вот оно. — Гордей вынул из кармана связку ключей. — Вот ключи от погреба, а это от пирамид в офицерском коридоре.

: — А не боишься? — спросил все тот же Грошев. — За такое дело и повесить могут.

— Семь бед — один ответ. Если что, отвечу один. Но думаю, что не придется.

— Ну, гляди. А то как бы тебе самому в ту тюрьму не угодить.

Когда подошли к борту эсминца и Гордей взбежал по трапу, его тут же окружили. Опять посыпались вопросы. Пока Гордей объяснял, что происходит в городе, поднялись и гребцы из шлюпки.

— Чего там рассусоливать, открывай пирамиды! — настаивали они.

Подошел Заикин, спросил:

— Ключи у тебя?

— Вот они.

— Открой сначала погреб. Товарищи, прошу соблюдать порядок, без команды на берег не сходить.

Но порядок установить так и не удалось, винтовки и пистолеты хватали как попало и на берег сходили без команды. Сунув за пазуху последний пистолет, Гордей тоже побежал к проходной. Там уже не оказалось никакой охраны, ворота были открыты настежь, Заикин собирал в кучу матросов с других кораблей. Они были без оружия и охотно присоединились к вооруженному экипажу «Забияки».

Улица встретила их восторженными криками «ура», люди стиснулись, прижимаясь к заборам и стенам домов, пропуская вперед черную массу матросов. Опять грянул оркестр, сотни голосов подхватили мелодию, и она торжественно поплыла над головами людей.

3

Часовые испуганно орали:

— Стой! Стрелять буду!

Из толпы им весело отвечали:

— Я те стрельну!

Толпа обтекала «Толстую Маргариту», как река обтекает остров. Начальник тюрьмы что‑то кричал часовым, они непонятливо озирались то на него, то на толпу и нерешительно топтались на месте. Вдруг начальник тюрьмы взвизгнул как‑то совсем по — бабьи, и все увидели коменданта Ре- вельской крепости контр — адмирала Герасимова в сопровождении нескольких офицеров. Передние ряды остановились, притихли, но задние еще напирали.

— Господа! — сказал Герасимов. — Прошу разойтись. Я не имею указаний открыть тюрьму. Здесь находятся опасные государственные преступники.

— Вы сами преступники!

— Но, господа! Нужно высочайшее соизволение, чтобы их освободить.

— Царя‑то теперь нету!

— Но есть же порядок! Я повторяю, что тюрьму не открою.

— Мы сами откроем!

— В таком случае я прикажу стрелять.

— Да что его слушать, пошли, товарищи! — крикнул кто‑то, и все двинулись к тюрьме.

Герасимов что‑то сказал начальнику тюрьмы, тот опять пронзительно взвизгнул, и над головами людей взвились сначала дымки, а потом уже послышались сухие щелчки выстрелов. Кто‑то в передних рядах закричал диким животным криком. Этот крик будто хлестнул по толпе, она на мгно — венйе замерла и вдруг взвыла тысячью голосов:

— Бей их!

Гордей вынул из‑за пазухи револьвер и взвел курок. Его толкали со всех сторон, и он долго не мог прицелиться. Он целился прямо в грудь адмирала, но мушка прыгала то в бок, то вверх, и Гордей еще не успел нажать на спуск, как адмирал пошатнулся, его подхватили двое или трое офицеров и повели к двери. Опять послышались частые хлопки выстрелов, теперь уже из толпы. Гордей тоже выстрелил, но, кажется, ни в кого не попал. Тогда он прицелился в начальника тюрьмы, но опять опоздал — тот упал раньше, чем Гордей нажал на спуск.

Перестрелка длилась недолго, охрана быстро разбежалась, и толпа ворвалась в тюрьму.

Когда Гордей вбежал в коридор, там уже стоял железный грохот сбиваемых замков, крики людей]

— Товарищи! Свобода! Выходите! Да здравствует революция!

Из камер выходили люди, они плакали, обнимали матросов, целовали. Гордей искал среди них Наташиного отца, но его нигде не было.

Вдруг кто‑то схватил его за руку.

— Не узнаешь?

Гордей вгляделся в заросшее лицо стоявшего перед ним человека и только по хитроватому прищуру глаз догадался:

— Товарищ Михайло?

— Он самый.

— Так вот куда тебя упекли! А дядя Петро все узнать хотел, так и не узнал.

— А где он сам?

— В Гельсингфорсе.

— Жаль. Ну а как ты? Спасибо, что выручил. Давай‑ка хотя бы поздороваемся.

Они обнялись, поцеловались по обычаю трижды. От Михайлы исходил запах плесени и давно не мытого тела.

— Ну, еще раз спасибо, — хрипло проговорил он. — Да ты что озираешься?

— Знакомого тут ищу.

— Теперь никуда не денется. Пойдем‑ка, Гордей, на волю.

Наташиного отца Гордей увидел сразу же, как только вышел из тюрьмы. Иван Тимофеевич возвышался на чем‑то и, указывая рукой на стоявших в обнимку заросших людей, говорил:

— Вот те, которые более десяти лет томились в царских застенках, те, которые девятнадцатого июля тысяча девятьсот шестого года подняли восстание на крейсере «Память Азова»…

Сотни голосов дружно рявкнули «ура», десятки рук подхватили изможденных людей, подняли их над головой и понесли. Иван Тимофеевич еще что‑то говорил, но теперь его не было слышно.

Гордей потащил Михайлу туда.

— Вот этого мне и надо, который говорит.

— Егорова?

— Фамилию не знаю, а зовут его Иваном Тимофеевичем.

— Он и есть, мне его тоже надо.

Они стали проталкиваться вперед, но, когда добрались до бочки, на которой стоял Иван Тимофеевич, его там не оказалось, а на бочке стоял тот самый человек в полушубке. Он опять размеренно бросал в толпу тяжелые слова, и его слушали внимательно. Рядом стоял тот же парень в кепке с наушниками, но теперь уже без флага, строгое выражение его лица сменилось восторжен — ной улыбкой, на бледных щеках проступил румянец.