Круги судьбы - [7]

— Но ведь на самом-то деле вы этого не хотите, правда?

— Разве?

Анита поежилась от пронзившего ее чувства неловкости, однако у нее появилось странное ощущение, что именно этого он и хочет.

— Мне здесь не нравится, — сказала она. — Разве мы не можем сейчас отсюда уйти?

— Я и сам над этим раздумывал. Но ваша лодыжка не перенесет такого путешествия. Дорога вниз слишком далеко отсюда и слишком опасна, чтобы я мог отважиться нести вас, так что, боюсь, мы должны подождать, пока нас спасут. Рок, должно быть, уже поднял тревогу. Кто-нибудь скоро да появится.

Приедет ли Эдвард? — подумала она. Весь восторг от поездки на Лехенду пропал, но следует проявить некоторую радость по поводу того, что скоро она увидит Эдварда. Милый Эдвард! Ее сердце, конечно, будет заполнено им без остатка. Анита чувствовала, что способна любить верно, преданно. Анита, ухаживая во время болезни за матерью, делала это из любви к ней, а не из чувства долга. Благодарности же ее она никогда не забудет, ее жертвы становились бесценными: она тогда простилась с надеждой сделать карьеру, а немногие друзья вообще не выдержали испытания маминой болезнью. Анита была далека от мысли винить людей, которые бросили ее, когда вся она только и зависела от силы маминой головной боли. В то же время девушка не могла не думать, что узы дружбы, наверное, не были столь крепкими, какими казались, и не стала лить слез над потерей. Может быть, именно это и смягчило ее сердце по отношению к Эдварду: он ни разу не попытался покинуть ее и только восхищался ее верностью долгу дочери. Когда все было кончено, Эдвард не подгонял ее с решением, а просто ждал, пока Анита сможет вернуться к нормальной жизни. Не имея достаточного образования, она могла рассчитывать только на самую посредственную работу. Без мамы квартира казалась ей самым унылым местом в мире, и Анита удивилась, почему они не решились как-то обновить ее, потратив немного денег, которые дедушка Энрике Кортес, мамин отец, оставил им. Деньги эти стали истинным потрясением, потому что их всегда было мало. После его смерти виллу Каса-Эсмеральда, в которой жили три поколения Кортесов, нужно было сдавать внаем, чтобы можно было хоть как-то содержать дом.

— Бедный папа! — сказала мать Аниты, когда впервые узнала о его положении. Анита подумала, что это очень великодушно с маминой стороны после того, что ей пришлось перенести.

— Ты не понимаешь всего, детка, — сказала ей мама, когда Анита попыталась произнести что-то подобное. — Папа был прав, а я не права.

 — Не права, потому что хотела быть счастливой, мама? Ты ведь была счастлива с папой? — Да, детка, но слишком недолго. Несколько месяцев счастья за двадцать лет изгнания! Иногда я думаю, что с меня запросили слишком высокую цену за мое счастье.

 — Почему ты не написала дедушке, когда папа умер? Я уверена, он бы принял тебя.

— На то была своя причина, дитя мое. — В глазах матери сияла любовь. — Самая замечательная причина в мире! — Потом Инез Херст — странно сочеталось испанское имя с английской фамилией, словно два непохожих друг на друга родственника, — объявила тему закрытой и, несмотря на упрашивания Аниты, отказалась продолжать разговор. В тот раз, по крайней мере.

— У меня колет пальцы на ноге, — пожаловалась Анита.

— А я думал, вы спите, — сказал Фелипе.

— Нет, просто задумалась.

— На какой ноге?

— На поврежденной.

Прежде чем наложить повязку из галстука, Фелипе снял с ее ноги туфлю. Сейчас он мягко взял ее ступню и начал растирать, пока циркуляция крови не восстановилась. Подняв голову, он заметил на ее лице странное выражение.

— С шести лет мне очень хотелось попасть сюда, на остров. Так что можно сказать, что к этому дню я шла шестнадцать лет. И не ожидала, что свою первую ночь здесь проведу так неуютно. Я поплачу, если вы не возражаете?

Глава 2

— А что ты там делала? — требовательно спрашивал Эдвард Селби. — Или, вернее, что делал там этот испанец?

— Он растирал мне ногу, когда она затекла, и дал мне свой платок, когда я собралась поплакать. Эдвард Селби, а что, ты думаешь, он делал?

Эдвард Селби. Анита всегда считала, что это имя имеет некий благородный оттенок. Теперь же оно почему-то показалось ей напыщенным, как и само выражение его лица. Но это была напыщенность обиженного ребенка, ведь Эдвард несколько часов прождал ее на аэродроме, что, должно быть, показалось ему весьма утомительным — в некотором роде он был беспокоен, как голодный лев. Но это компенсировалось многим другим. Наверное, подумала Анита, во всем мире нет второго такого человека, который согласился бы отдавать так много и получать взамен так мало. Во имя дружбы Эдвард отдавал всего себя. Он положил к ногам Аниты всю свою силу и тепло и при этом вел себя, как старомодный воздыхатель. Сколько времени потребовалось, чтобы уговорить Эдварда войти в ее номер в отеле, номер, который он же для Аниты и снял, подняв, похоже, немалую суету и настаивая, чтобы дали именно этот, с миниатюрным балкончиком, выходящим на обрамленную деревьями площадь. За других людей Эдвард сражался гораздо более решительно, чем за самого себя. Он даже старательно отводил взгляд, видела она, чтобы не смотреть на постель.